– Предлагаю первым пунктом – сделать наши отношения честными.

Они оба находились в середине своих двадцати. Уже не гормонально-неустойчивые подростки, видящие мир сквозь розовые очки. Но и не полноценные взрослые с минувшим лучшим и утраченной надеждой. Их преимущество состояло в знаниях, полученных из собственного опыта или посредством наблюдения за другими, однако их было не настолько много, чтобы пошатнуть уверенность. Уверенность в том, что величайшее несчастье – быть счастливым в прошлом.

– А ты еще меня называл напористым, – фыркнул Лайт, хотя тому понравились его слова. Мин видел это по мягкости улыбки, туману в глазах и искрах от прикосновений. – Ладно, ты согласен встречаться с парнем, но согласятся ли с этим другие?

– Меня мало волнует интерес других к моему выбору.

– Твой отец…

– …будет в ярости, вероятнее всего, – спокойно закончил Мин за Лайта. – Не впервые, поверь.

– Дело не только в том, что он помог мне с практикой и жильем, а я теперь собираюсь встречаться с его сыном. А в том, что Кхун Равит – мой врач. Ему лучше всех известно о моем состоянии. И он не захочет, чтобы ты ввязывался в это.

– Я сам не хотел ввязываться, и ты этого не хотел. Пусть отец не захочет тоже. Тем не менее все уже случилось. Я сам предложил быть честными, поэтому солгу, если скажу, что меня не волнует твое состояние. Ты был прав, с этим ничего не поделать. Но медицина очень быстро развилась за последнее время, мне ли не знать. Сейчас пытаются лечить даже рак. Неужели вытащить из головы какой-то осколок сложнее?

– Это ведь даже не болезнь, а весьма неудачное последствие моей глупости и неосторожности.

– Я чемпион в номинации «Худшие последствия собственных глупостей», поэтому ты должен слушать меня. Сам говорил – тебя уверяли, что ты можешь жить нормальной жизнью. Отец честен с пациентами, и его коллеги придерживаются такой же политики.

– Иногда я забываю об этом. – Лайт по-прежнему лежал рядом, но мысленно куда-то ускользал. – На целую неделю или даже месяц. Кажусь себе прежним, свободным делать что хочу. А потом просыпаюсь от кошмара, где машина снова переворачивается, голову насквозь пронзает, подруга зовет на помощь, а я могу лишь медленно умирать.

– И меня иногда мучают кошмары, – признался Мин.

В такие ночи его знобило, и он обнимал себя за плечи, устремив взгляд в окно, будто это был единственный выход выпутаться из тьмы непрекращающихся навязчивых воспоминаний и оказаться ближе к свету. И ждал, потому что знал – рассвет обязательно наступит. Даже если весь мир рухнет.

– О том, что произошло с твоей мамой?

– У меня тоже в голове сидит монстр, который душит и мешает жить. Иногда он приходит в виде панических атак и кошмаров, иногда – в виде страха больниц и крови, а иногда – в желании никого никогда не любить. Но чаще всего – в презрении к самому себе. И в нескончаемой обиде на отца. Я давно сломался.

– Ты не сломан, ты – поврежден. Это не одно и то же. Сломанное не всегда можно починить, а вот поврежденное куда проще. Нужно лишь найти источник нарушений и устранить его.

– Говоришь как истинный доктор. До отвратительного похоже на моего отца. – Мина так и подмывало засмеяться над иронией своего положения.

– Тогда соблазнять меня было не лучшей идеей.

Даже в том, что они отвергали друг в друге, находились точки пересечений, изорванной линией мчащиеся по дремучему жерлу соблазна.

– Знаешь, то же самое можно сказать и о тебе, – вернулся Мин к предыдущим словам парня. Дурачество осталось в стороне.

– Ты можешь вылечиться, – не согласился Лайт. – Со мной все иначе.

– Мы оба поврежденные. Только один душой, а другой – телом. Твой источник спрятан здесь, – Мин осторожно положил ладонь на затылок Лайта и погладил того по волосам. – Но и мой где-то тут, только томография его не выявит. Он прячется среди мыслей, обитает в подсознании, разъедает мелкие трещины, расширяя их до бездонных дыр.

– Я кое-что скажу… но не злись. – Мин насторожился, но оставался неподвижен. – Обратись за помощью. Твои панические атаки… так не должно продолжаться и дальше. Ведь ты никому не рассказывал о них?

Мин стыдился их. Этого очередного проявления слабости. Он мог жить без них целый год, а затем они возвращались. Едва он забывал о них и верил, что преодолел, паника вновь овладевала им; очередной приступ пронзал тело и передавал неизбежное послание-приговор: Сломлен. Изранен. Увечен.

– Не хочу накачивать себя антидепрессантами. В четырнадцать я провел так почти полгода и едва помню этот период.

Первый год после смерти матери слишком затуманили больницы, лекарства, терапия – Мин больше никогда не желал к этому возвращаться. В пустоте было хорошо, но кроме нее ничего и нет. Он боялся, что во второй раз не захочет из нее выныривать. Погрузится навсегда.

– Это в особо тяжелых случаях. Тебе же могут помочь другие лекарства и простая работа с психотерапевтом. Ты ведь ненавидишь эти приступы… почему же отчаянно держишься за них?

– Не то чтобы держусь, – выдохнул Мин, стремясь подобрать ответ. Говорить об этом было сложно, но с Лайтом он хотел попытаться. – Просто не было смысла. Отец даже не замечал, и я подумал, что тоже могу.

– Теперь их замечаю я. Это моя просьба – помоги себе.

– Я соглашусь, если в ответ ты исполнишь мою. – Парень приготовился выслушать, но Мин покачал головой. – Мне еще стоит подумать над ней. Скажу позже.

– Какая-то грустная из нас пара, – печально произнес Лайт, но, к его удовольствию, повернулся набок и придвинулся еще ближе.

– Видишь, мы уже почти разобрались в природе наших отношений – честные и грустные. Звучит поэтично.

– Твой отец будет против, – вновь напомнил Лайт.

– С ним я разберусь сам. А что насчет твоей матери?

– Есть плюсы в том, чтобы быть ближе к смерти. Например, семья позволяет тебе куда больше обычного, – сказанное позабавило лишь Лайта. Шесть лет дали тому преимущество: научили жить с личной трагедией, как и насмехаться над ней. Мин же был этого лишен. – Для нее главное, чтобы я был счастлив. С самого моего детства.

Раньше Мин посчитал бы такой ответ далеким от реальности, существующим лишь на киноэкранах, однако семья Лайта доказала обратное.

– Зато Нун поймет. – Он задумчиво перебирал воспоминания и чужие пряди. Цикличность этих движений успокаивала. – Один из ее племянников встречается с парнем, она как-то рассказывала об этом несколько лет назад.

– Необязательно вообще кому-то рассказывать, – добавил Лайт. – И не потому, что мы делаем что-то неправильное,