– Нет, тогда это была газетная утка. Просто… после истории с безумной девушкой твой сын заинтересовался хорошим человеком. И так вышло, что этот человек – парень.

– Я не хочу, чтобы вы были вместе не потому, что Лайт парень, а потому что он – мой пациент.

– Мне известно о его состоянии. Лайт рассказал мне до того, как я уехал в Шанхай, поэтому я тогда так резко и сорвался, – откровения не утихали. – Но… мы все разрешили. Ты сам сказал ему, что он сможет продолжать жить, если будет придерживаться правил. Теперь, когда я обо всем знаю, можешь не волноваться, я не втяну его в опасные дела и не буду рисковать его безопасностью. С этим покончено.

– Да, он может. Но даже если соблюдать осторожность, жизнь полна сотни случайностей, их невозможно просчитать и предвидеть. В таких случаях тяжелее всего приходится не пациенту, а его близким. Знаешь, как нелегко было поначалу его матери? Куда тяжелее, чем Нари показывала сыну. Тебе же с трудом удалось пережить смерть матери. Настолько, что это повлияло на твои решения касательно своего будущего.

– Я не стал врачом, чтобы не быть похожим на тебя. Я смирился с потерей мамы, но с твоим отсутствием в тот день – нет. – Мин никогда не говорил этого отцу, так же как и отец не признавался в том, что осведомлен о его мотивах.

На подтянутом, но уже украшенном морщинами лице возникло странное выражение. Мин не мог его распознать, в какой-то момент ему даже показалось, что отец заплачет. Он ни разу в жизни не видел его слез. Верил, что тот потерял способность плакать, поскольку чеверть века находился бок о бок со смертью. И слезы, должно быть, иссякли; ушли вместе с тысячами погибших душ.

Мин помнил отца именно таким: постоянно занятым, непоколебимым, строгим и отвергающим его раз за разом. С годами многие вещи исказились, а далекие воспоминания о более теплом, заботливом отце, бравшем его на руки и смеявшемся с ним на пару, стали походить на замыленный и очень тусклый сон. Мин знал, что это его воспоминания, но связь с ними оборвалась.

– Это ошибка, о которой я буду жалеть до конца своих дней, – вдруг заговорил отец, однако казалось, что кто-то другой. – Я виню себя за это сильнее, чем даже ты меня. Я злился на несправедливое стечение обстоятельств годами и замкнулся в себе. Замкнулся настолько, что даже оттолкнул тебя, а ведь ты был ребенком. Моим ребенком. Ты нуждался во мне, пусть и ненавидел меня. С каждым годом ты отдалялся все сильнее, а я никогда не был хорош в выражении чувств. Оказалось, без твоей матери я не мог даже с родным сыном найти общий язык. Раттана упрощала и помогала вести беседы так естественно, что мне удавалось забыть о любых неудобствах и переживаниях. Она была моей душой, моей радостью, моим смехом, моей смелостью. Без нее я бы не достиг того, что имею сейчас. – Глаза мужчины озарились несвойственной для них нежностью, когда речь зашла о женщине, покинувшей их обоих так несправедливо рано. – Она всегда знала, как важна для меня работа, и была готова быть на втором месте. И мне так жаль, что я позволил ей это. Позволил уступать раз за разом и жертвовать собой. И не успел напомнить, что несмотря ни на что, я любил ее так, как умел. Всем своим эгоистичным сердцем. Она была лучше меня, мне никогда не сравниться с ней. Однако ты – другой. В тебе живет частичка матери, и я каждый день вижу Раттану в тебе. Сперва мне было больно видеть это сходство, поэтому я скрылся за работой, но сейчас… ты даришь мне утешение. Я смотрю на тебя и вижу, что наша любовь с Раттаной не закончилась после ее смерти. Она живет в тебе, и я хочу, чтобы ты был счастлив. Если бы она переродилась и узнала, что я не справился с главным своим долгом, то не простила бы меня. Я поступал неправильно, когда давил на тебя из-за медицинского. Думал, что знаю, как лучше для тебя. В детстве ты мечтал стать врачом, и я воспринимал твой отказ как подростковое упрямство и один из способов пережить горе. Но я ошибся.

Для Мина самым счастливым сном был тот, где мама жива и обнимает его каждый день, а отец извиняется за одинокий кошмар длиной в десять лет и готов любить его любым. Со всеми принятыми им решениями кем быть, а кем – нет.

Но мертвецы не оживают. А вот живые способны что-то изменить и найти дорогу к искуплению.

И его отец, чьего одобрения он так жаждал, но страстно это отрицал, сейчас говорил о своих чувствах. Мин забыл сколько ему лет – тринадцать или двадцать четыре. Пока живы родители, ребенок остается ребенком, неважно сколько ему лет. Сердца детей неизменно тянутся к ним, даже переступая через осколки искалеченного и болезненного прошлого. Не имеет значения, как глубоко оно зарыто: в детях всегда живет желание простить родителей, и наоборот.

– После случившегося с ней… я не мог стать врачом. И до сих пор не хочу. – Мин вложил тысячи мельчайших сплетений эмоций, страданий, горечи в два предложения. Как это оказалось просто и как долго формировалось… Зачем нужны учения с тысячами страниц, если правду можно облечь в несколько слов?

– Я был бы рад, пойди мой сын по моему пути, но, если нет, ты по-прежнему мой источник счастья, и я… люблю тебя, Таксин, – никогда прежде отец не звучал так неуверенно и робко. Мужчины в этом доме разучились говорить о любви. Любовь умерла в них вместе с женщиной по имени Раттана. А теперь наконец возрождалась. В одном – ради собственного сына, в другом – ради парня, сломавшего его стены.

– Папа…

Слово сорвалось неосознанно, будто шло в комплекте с «Я люблю тебя» и его настоящим именем[66], но не верилось, что их действительно произнесли. И не кто-то другой, а он сам. Туманный образ из прошлого прояснялся, делая силуэт молодого мужчины, который возвращался вечерами и целовал их с матерью, более отчетливым.

– Мне нужно понять одно: то, что между вами с Лайтом – это эксперимент или временная забава? Знаю, молодые люди в ваше время любят экспериментировать.

Хотелось объяснить, что Лайт – не пятнадцатиминутная поездка на заднем сиденье такси со случайным попутчиком. А