– Я и сам так подумал, когда увидел вас в баре сегодня.

– Почему?

– Вы не слишком точно придерживались инструкции.

– Разве?

– Поначалу мне даже показалось, что вы совсем не тотчеловек, которого я жду…

Никаких новых откровений о Мерседес я не услышу. Напарник(наперсница) Фрэнки полностью зависела от него, была на подхвате и дажеполучила определенные инструкции на случай, если с боссом случится самоехудшее.

К Мерседес это не относится, Мерседес сама была боссом исама, если понадобится, могла бы сочинить инструкции. Ситуация дельфиньегофаната и его подручной зеркально повторяет мою ситуацию со Слободаном, прими яего предложение о работе вместе…

Иная реальность, вот черт, я возомнила о себе невесть что,упиваюсь своей новой ролью, вместо того чтобы прислушиваться к словам не-Шона иподдерживать разговор с ним.

– Смерть Франсуа. Она кого угодно выбьет из колеи.

– Да. – Бармен внимательно смотрит на меня. –Это верно.

– Но кажется, я все сделала правильно?

– Монета. Монета убедила меня окончательно. Хотяпоначалу его идея с монетой показалась мне пижонской, да и вообще… я всегдадумал, что Франсуа склонен к театральным жестам.

– Вовсе нет.

– Теперь я и сам знаю, что нет. Эту монету не спутаешьни с какой другой, беглого взгляда достаточно. А я внимательно ее изучил – втот последний раз, когда Франсуа был здесь. Он сидел как раз на вашем месте.

В эту секунду я должна бы испытать священный трепет, но неиспытываю ровным счетом ничего. Я сосредоточена на одном: не сболтнуть лишнего,но и сказать именно то, что позволит другу Фрэнки безболезненно выйти наглавную цель разговора.

А в том, что этот разговор преследует какую-то цель, у менянет сомнений.

– Вы повели себя странно, – говорит не-Шон.

– Вы тоже повели себя странно.

– Меня можно понять. Несмотря ни на что, я надеялсяувидеть здесь Франсуа. Надеялся до последнего.

– Я бы тоже хотела, чтобы все сложилось по-другому. НоФрансуа мертв.

Я не щажу чувств безутешного друга. Горячие, порывистые инеопытные молодые женщины по определению лишены сентиментальности. И бармен, прожившийдолгую бурную жизнь, помноженную на жизни многочисленных посетителей «CannoeRose», не может не знать этого.

– Как он погиб?

– Ему перерезали горло. – В своей беспощадности янезаметно дохожу до апофеоза. – Все оказалось много опаснее и много страшнее,чем он предполагал. Чем… Чем мы предполагали.

– Не думаю, что он недооценивал опасность. У Франсуабыл нюх на опасность. Ион всегда мог адекватно оценить ситуацию.

– Эсто эн ламьерда, – вырывается из менясовершенно непроизвольно; телефонный разговор, невольно подслушанный в «ЛаСкала», как раз и свидетельствовал о полной адекватности Фрэнки: «Я в полномдерьме». Глаза бармена на секунду стекленеют – кажется, сама того не ожидая, япопала в цель.

– Он знал это выражение, – выпускаю я еще однустрелу.

– Но никогда его не употреблял. Не было повода.

– Не в последний раз.

Сходство бармена с Шоном Коннери никуда не делось, онототально и почти убийственно, а настоящий Шон уж точно не испанец. И я не вижуникаких причин, чтобы его двойник вдруг оказался испанцем. Но выражение «estoyen la mierda» ему знакомо.

Несомненно.

Как несомненно то, что друзья оперируют общими словечками,имеющими для них сакральный смысл, и хорошо понимают интонации друг друга ивообще говорят на одном языке. На одном. Языке. Что я подумала тогда о языке,на который Фрэнки перешел в своем телефонном разговоре? Он –восточноевропейский, или южноевропейский, сербский, чешский, хорватский, набольшее у меня не хватило фантазии.

– Незадолго до того, как… это случилось… онразговаривал по телефону.

– Вы действительно тот самый человек, который был рядомс Франсуа в Марокко, – неожиданно произносит бармен.

– Разве вы сомневались в этом?

– Нет. Я ведь тоже получил инструкции. А Франсуаразговаривал со мной.

Не то, чтобы я была так уж сильно удивлена внезапнымоткровением не-Шона, скорее – не ожидала его. К тому же оно не меняет картины,постепенно складывающейся в моей голове, а просто вносит в нее еще один, неочень существенный штрих.

– Я так и не смогла определить язык…

– Хорватский. Мы разговаривали на хорватском. МатьФрансуа родилась в Сплите, а я по молодости довольно долго жил в Дубровнике…

Сплит, Сплит. Совсем недавно я слышала название этогогорода, он был упомянут вскользь; для того чтобы установить цепочку ассоциаций,много времени не понадобится. Я займусь этим, как только закончу (покончу) сне-Шоном. Он, в отличие от меня, слишком расслабился, слишком увяз в бесплоднойгеографической ностальгии, вряд ли в инструкции, полученной им, значилась графа«воспоминания о Хорватии».

Нужно быть снисходительной к не-Шону.

В результате того, что произошло с Фрэнки, он потерял друга,и навсегда, а я – лишь свободу, и то на время.

– Жаль, что я не успела узнать его так же близко, каквы.

– Достаточно того, что вы просто знали его. Что былирядом с ним…

– Но не успела его спасти.

– Слишком порывиста, слишком горяча… – Не-Шон смотритна меня так, как будто видит впервые. И этот его новый взгляд полон одобрения,уважения и еще чего-то, чего я явно не заслуживаю. – Франсуа был прав.

– Кроме недостатков у меня есть еще и достоинства.

– Я уверен в этом. Вы остались живы, и уже одно этоможно отнести к достоинствам. Но он не сказал мне, что вы – русская.

Ого!.. Совет, данный Ширли и (много раньше) бесхитростнымЯсином, по прежнему актуален: будь осторожна, Сашa! Ярко-синие полыньи глазне-Шона в любой момент могут подернуться льдом, и, если ты провалишься под него– тебе не выплыть.

– А о вас он вообще не сказал мне ничего.

Сильный ход, теперь очередь за барменом.

– Да, это абсолютно в духе Франсуа. Склонность кподобной конспирации. – Не-Шон соглашается со мной подозрительнобыстро. – Хотя в том, чем он занимается… Чем он занимался… Подобнаяконспирация вполне оправдана.

– Я тоже так думаю.

Вот так, ни больше, ни меньше, а ведь я до сих пор не имеюникакого понятия о том, чем именно занимался Фрэнки. И трогательный намек наисторию с матерью из Сплита мало что прояснил – но она, вне всяких сомнений,много человечнее, чем истории самого Фрэнки о сухих строительных смесях иметаллических сейфах. И проигрывает лишь истории о нелюбви к запаху сырой рыбы.