История полна примеров, подтверждающих, что чем свободнее торговля, тем прочнее мир. XVIII в. стал свидетелем не только затишья в войнах, но и вступления Европы на путь коммерции — королевские патенты и монополии уступили место свободным рынкам, а меркантильный настрой «Разори соседа» сменился международной торговлей под девизом «Пусть выиграет каждый». Страны, отказавшиеся от игр великих держав и сопровождающих эти игры войн, например Нидерланды в XVIII в., Германия и Япония во второй половине ХХ в., часто перенаправляли свою энергию на достижение статуса великих торговых держав. Протекционистские тарифы 1930-х гг. привели к падению объемов международной торговли и, вероятно, к росту напряженности на международной арене. Доброжелательные отношения между США и Китаем, у которых мало общего, кроме потока товаров в одну сторону и долларов — в другую, и сегодня напоминают нам о примиряющем эффекте торговли. Не уступает идее Демократического мира как способа предотвращения конфликтов и неопровержимая «теория золотых арок»: страны, в которых имеются рестораны «Макдональдс», не воюют друг с другом. Единственное бесспорное «столкновение бигмаков» случилось в 1999 г., когда авиация НАТО бомбила Югославию[718].

Но, кроме шуток, многие историки сомневаются, что торговля в целом поддерживает мир. В 1986 г. Джон Гэддис писал: «Приятно было бы в это верить, но у нас на удивление мало исторических свидетельств»[719]. Действительно, в древности и в Средние века развития торговой инфраструктуры было недостаточно для установления мира. Технологии, способствующие торговле, — корабли и дороги — упрощали и разбой, иногда с участием тех же путешественников, следовавших правилу: «Если их больше, торгуй. Если нас больше — грабь»[720]. В последующие столетия прибыль от торговых операций стала такой заманчивой, что торговлю в колониях и слабых странах порой насаждали силой. Самый позорный пример — Опиумные войны XIX в., которые Британия вела с Китаем, чтобы британские торговцы могли беспрепятственно продавать в Поднебесной опасный наркотик. К тому же войны великих держав часто проходили с участием стран, активно торговавших друг с другом.

Норман Энджелл, сам того не желая, подорвал веру в связь между торговлей и миром: публика считала, будто за пять лет до Первой мировой он заявлял, что свободная торговля уже сделала войну бессмысленной. Скептики любят потоптаться по больной мозоли, указывая, что в довоенные годы уровень финансовой взаимозависимости в Европе был чрезвычайно высок, как и товарооборот между Англией и Германией[721]. Как с болью заметил сам Энджелл, экономическая бессмысленность войн заставляет избегать их, только если страна в принципе заинтересована в процветании. Зачастую лидеры готовы пожертвовать некоторым уровнем благополучия страны (на самом деле значительной его долей), чтобы укрепить национальное величие, продвинуть утопические идеологии или восстановить историческую справедливость — как они ее видят. И даже в демократических странах граждане могут их поддержать.

Рассетт и Онил, защищая демократический мир с цифрами в руках, хотели заодно оценить достоверность и теории либерального мира, а они были скептиками из скептиков. Они заметили, что, хотя международная торговля непосредственно перед Первой мировой была на пике, она и близко не достигла той доли валового внутреннего продукта, до которой выросла после Второй мировой войны (рис. 5–24).

Кроме того, торговля может служить усмиряющей силой, только если она закреплена международными соглашениями, которые не позволяют странам внезапно впасть в протекционизм и перекрыть кислород своим торговым партнерам. Гат показывает, что на рубеже XIX — ХХ вв. Британия и Франция демонстрировали намерения стать самодостаточными империями и жить на торговые прибыли от своих колоний. Это заставило нервничать Германию и заронило в головы ее лидеров мысль о том, что им тоже нужна империя[722].

Имея на руках примеры и контрпримеры с обеих сторон и учитывая статистические наложения между торговлей и другими полезными вещами (демократией, членством в международных организациях и альянсах и общим процветанием), пора вновь прибегнуть к множественной регрессии. Каждой паре государств в зоне риска Рассетт и Онил присвоили показатель «объем торговли», вычисленный как доля от ВВП более коммерчески ориентированной стороны. Они обнаружили, что для стран, которые в определенный год сильнее зависели от торговли, вероятность участия в вооруженных противостояниях в ближайший год была ниже даже при условии контроля переменных демократии, соотношения сил, статуса великой державы и экономического роста[723]. Другие исследования показали, что умиротворяющий эффект торговли зависит и от развитости страны: те государства, у которых есть доступ к финансовой и технологической инфраструктуре, удешевляющей торговлю, чаще склонны решать споры без бряцания оружием[724]. Это согласуется с предположениями Энджелла и Райта, что сегодня, благодаря широким историческим переменам, финансовые интересы склоняют страны скорее к торговле, чем к войне.

Рассетт и Онил обнаружили, что на уровень миролюбия благотворно влияет не только объем двустороннего товарооборота, но и зависимость каждой стороны от международной торговли: страна, включенная в мировую экономику, с меньшей вероятностью очутится в центре вооруженного противостояния[725]. Это позволяет выдвинуть более емкую теорию мирной торговли. Международная торговля лишь одна сторона коммерческого духа страны. Есть и другие: открытость зарубежным инвестициям, свобода граждан заключать обеспеченные правовой защитой контракты и желание полагаться на добровольный финансовый обмен в противоположность автономности, бартеру и грабежу. Умиротворяющий эффект торговли в этом широком смысле кажется даже более серьезным, чем влияние демократии. Демократический мир вступает в игру, только если обе стороны придерживаются демократической формы правления, а влияние торговли проявляется, даже если рыночной экономикой может похвастаться лишь одна из них[726].