– Какое убийство?! – неожиданно воспрянул духом Гомельский. – У меня алиби!

– Похвально, – задумчиво произнес капитан, – юридическая грамотность широко шагнула в массы. Телепередача «Человек и закон» все же не зря выходит на экраны. Да насрал я на твое алиби! – довольно оригинально закончил свою сентенцию во славу «Останкина» капитан. – Алиби! – издевательски повторил он. – В прошлый раз вы мне так ничего и не сообщили. Как попали два ваших дружка-уголовничка в так называемое летнее кафе? Что они там делали? Что это вообще за кафе такое, без оборудования, без запаса напитков?

– Я же говорил, они сторожили…

– Что сторожили? Что?! Что они там раскапывали? Молчите? Ничего, три денька в камере освежат вашу память.

– Но я… – судорожно сглотнув, произнес Гомельский.

– А знаешь ли ты, голубчик, – вкрадчиво промолвил Казаков, – что дружки твои покойные Балашов и Курехин пропали из морга, похищены? Нету их трупов. Об этом тебе что известно?

Из серого Гомельский стал зеленым. Он бессмысленно открывал рот, и казалось, его вот-вот стошнит.

– Эй, эй! – испуганно воскликнул капитан. – Не смей здесь блевать. Беги скорее в туалет.

Но Гомельский справился со рвотными позывами. Он вытер с лица обильный пот и перевел дух.

– Хорошо, – спокойно заявил он, – я все расскажу.

Чем больше в последнее время Володя Еремин размышлял о своей жизни, тем яснее видел, что она зашла в тупик. Чего он, собственно, в ней добился? Стал директором краеведческого музея? Ну и что! По сути, он чиновник, к тому же настолько мелкий, что никаких преимуществ от своего чиновничества не имеет. Что-то вроде Акакия Акакиевича Башмачкина – персонажа гоголевской «Шинели». Ни семьи, ни настоящих друзей… А работа? И тут – тупик. Почти десять лет отдал он музею, собирал всякую дребедень, устраивал выставки, экспозиции. Оказалось, что все это никому не нужно. Произошла переоценка ценностей. То, что раньше возводилось в догму, нынче подвергается осмеянию. Это даже на примере музея видно. В былые годы пускай от посетителей и не ломились стены музея, но их, во всяком случае, хватало. Шли школьники, рабочие. Редкие туристы забредали. Проводились научные конференции. А теперь! За весь день иногда ни одного посетителя. Не идут. «Смотреть не на что», – услышал он как-то мнение молоденькой экскурсантки. А ведь и правда не на что! Стенды, рассказывающие о развитии животноводчества в районе, макеты крекинг-установок, муляжи грибов, произрастающих в здешних лесах, – кому это все интересно? Что же делать? Бросить музей и уехать отсюда к чертовой матери? А куда? Где его ждут? Да нигде! Никому он не нужен со своим знанием истории и замшелыми идеалами.

Оставался один выход – переделать свою жизнь, свое бытие, а начать надо с музея. Выкинуть весь хлам, поменять экспозиции, произвести перестройку. Что может сейчас заинтересовать народ? История родного края, и не какая-то там официальная, которой пичкали со школьной скамьи, а настоящая, не выдуманная, незаслуженно забытая. Взять хотя бы слободку Лиходеевку, ведь удивительная судьба у деревушки. Ссылали сюда колдунов, существовало таинственное старое кладбище. Все это невероятно интересно, так почему же он не может докопаться до ее истории, найти людей знающих.

«Не может такого быть, чтобы коренным жителям деревушки не были знакомы какие-то легенды, предания. Вот только контакта с этими аборигенами никак не получается. А самый молодой обитатель слободки? У него еще довольно необычная фамилия. Что-то вроде «спаситель», «неспаситель»… Да! Недоспас! Работает он, как помнится, на химкомбинате. С ним необходимо встретиться. А встречу лучше всего организовать через Мухоедова. Он на химкомбинате всех знает. Точно. Сегодня же попрошу Артура об этой услуге».

Мухоедов, выслушав просьбу Володи, сказал, что лично Недоспаса не знает, хотя и слышал про него.

– Конечно, я сведу тебя с этим Недоспасом, но позволь спросить, для чего тебе это?

Володя стал сбивчиво излагать свои мысли по поводу реконструкции музея, изменения его экспозиций.

Мухоедов слушал и, казалось, мрачнел.

– Значит, и ты поддался этим новомодным веяниям? – с некоторым презрением поинтересовался он наконец.

– То есть? – не понял Володя.

– Ну как же! Ломать – не строить! «…до основанья, а затем…» Как там в «Интернационале» поется? Ладно, сломаешь до основания, а что потом?

– Я вас не понимаю, – холодно возразил Володя.

– Все ты понимаешь, – с еще большим презрением сказал Мухоедов. – В общем, Владимир, я не одобряю твоей деятельности.

– Но, Артур Степанович! – Володя решил не портить отношений с приятелем и сменил тон. – Вы же видите, что все меняется. Не могу же я оставлять в музее все по-старому. Ведь ни одного посетителя за неделю не было.

Мухоедов прикрыл лицо пухлой ладонью и, казалось, задумался, потом потряс головой, словно сбрасывая оцепенение, и сумрачно посмотрел на Володю.

– Погибла идея, ради которой мы проливали кровь, замерзали в снегах, тонули в болотах.

Володе стало очень смешно, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться.

Однако Артур не обращал на него внимания. Он витийствовал. Из его горячих, но сбивчивых слов следовало: Россию продали и предали. Кто конкретно, оставалось не совсем ясно, хотя чувствовалось, что назвать вслух фамилии Артуру мешает только врожденная осторожность.

– Только национальная идея сможет возродить страну, – сказал он и запнулся. – А ведь верно! – горячо воскликнул он. – Ты, Вовик, совершенно прав. Начинать нужно именно с истории родного края. С корней, так сказать. Коммунистическая идеология словно шоры закрывала глаза народа. Теперь эти шоры спали. Пора оглянуться на свое прошлое, вдохнуть пряный дух исконно русского. Русь! Какая в ней поэзия! Ведь как просто и вместе с тем правильно жили наши предки. Сеяли рожь, ловили рыбу, били белку. Неторопливо, размеренно, наособицу. Но поналезли разные инородцы, и все пошло прахом. Разорили Россию проклятые большевики.

Володя со странным чувством слушал эти речи. Внезапный поворот на сто восемьдесят градусов в рассуждениях был несколько неожиданным. Впрочем, он хорошо изучил лукавого Мухоедова и давно перестал удивляться.

– Я тебя познакомлю с этим Недоспасом, – сказал Артур уже совсем другим, обыденным тоном. – Хотя сомневаюсь, что из этого выйдет толк. Дом в деревушке достался ему скорее всего по наследству, и вряд ли он расскажет тебе что-нибудь интересное. Впрочем, попробуй. Я что-то такое слыхал про этого Недоспаса, а вот что, не могу припомнить. Какие-то неясные слухи… Не знаю…

Дня через два под вечер Володя вышел из своего кабинета, где со скуки листал подшивку старого «Крокодила», и лениво побрел по залам музея. На улице было еще светло, но окна музея были тщательно зашторены, витрины слабо освещены, и в помещении был тот полумрак, который принято называть таинственным. Кстати сказать, Володя настаивал именно на такой атмосфере. По его мнению, она настраивала посетителей на более серьезное восприятие истории родного края. И действительно, даже шумные ученики младших классов, попадая в музей, примолкали и благоговейно взирали на чучела зверей и птиц, коллекции минералов и бивень мамонта, заскорузлый и неприятный на ощупь.