вплоть до февраля 2005 года, состояло из двух эпизодов: поездки домой на Рождество и Новый год и встречи с Арманом.

* * *

Дома все было привычно, знакомо и оттого невероятно дорого и ценно: старая искусственная елка, чуть покосившаяся, но не утратившая боевого задора, елочные украшения и игрушки, которые в большинстве своем были старше самой Сабины, традиционные деликатесы на столе и безусловный фаворит праздничной телевизионной программы – выученный наизусть (и все равно любимый) фильм о перипетиях нетрезвого врача, волею судьбы заброшенного в новогоднюю ночь в чужой город и нашедшего там свою любовь.

А встреча с Арманом и вовсе вышла столь обыденной и прозаичной, что Сабина была разочарована. Столько раз она представляла себе эту сцену, придумывала миллион вариантов развития событий и тысячи способов дать бывшему возлюбленному понять, что без него ее жизнь стала только лучше. Неизменной в мечтах была лишь концовка, где мучимый раскаянием Арман униженно молил ее о прощении, обещая бросить жену и вернуться к ней, а она – непреклонная – уходила, не дав ему шанса исправить роковую ошибку. Но на сей раз действительность проиграла фантазиям в изобретательности.

Они столкнулись у входа в торговый центр, когда Сабина заходила внутрь с парковки, а Арман под руку с женой, нагруженный пакетами и сумками – очевидно, с новогодними подарками, выходил из здания. Первой заметив его супругу, Сабина не сразу сообразила, откуда знает эту девушку, но, переведя взгляд на ее спутника, обомлела. Арман поправился и возмужал, хотя ему не очень это шло (во всяком случае, Сабине больше нравился тот стройный, подтянутый юноша, каким он был еще недавно), что, впрочем, не мешало ему выглядеть вполне довольным жизнью и собой. Его жена Нургуль показалась ей гораздо менее привлекательной, чем была на свадьбе, а высокомерно поджатые губы и постное выражение лица совсем ее не красили, но это были детали, не имевшие особого значения в той картине успешности и благополучия, какую являла собой эта пара.

У Армана при виде Сабины округлились глаза, а выражение самодовольства на лице сменилось замешательством. Он, видимо, испугался, что она может снова что-нибудь отчебучить, и приготовился к обороне, но девушка и не помышляла ни о чем подобном. Гордо вздернув подрагивающий подбородок, она прошла мимо, едва удостоив этих двоих равнодушным взглядом, хотя при этом сердце ее грозило выпрыгнуть из груди и подкашивались колени. Однако она с честью выдержала испытание прежней любовью, не без удивления отметив, что ожидала от себя в этой ситуации намного более бурной реакции и сильных переживаний. Конечно, ей было больно смотреть на тех, кто разрушил ее счастье, но это была уже не та непереносимая боль, которая терзала ее поначалу. Сейчас это было скорее горькое, но терпимое сожаление о том, что все получилось так, как получилось. Она не знала, почему так относительно легко с этим справилась, но была очень рада этому обстоятельству, допуская, что, вероятно, приключения с Дэниэлом Рэндоном все же не прошли даром, повлияв на ее отношение к Арману и их истории. Что ж, если так – ей было за что в который раз благодарить своего начальника, сумевшего в такой короткий срок вытеснить бывшего возлюбленного из ее сердца и головы, даже если он сделал это непреднамеренно и так же, как Арман, решил по-английски, не прощаясь, исчезнуть из ее жизни.

* * *

Весь январь и начало февраля Сабина до такой степени была погружена в работу, что не успевала думать ни о чем другом, непосредственно с ней не связанном, полагая, что достигла дна своего личностного кризиса и хуже уже быть не может. Но одним промозглым февральским днем произошло то, что на самом деле разделило ее жизнь на «до» и «после», с беспощадной очевидностью показав, как жестоко она ошибалась.

Джереми приболел, и, замещая его, Сабина сидела в кабинете у Кэтлин, выслушивая новое задание и внося информацию в ежедневник, когда раздался звонок ее мобильного – звонила мама, которая обычно не беспокоила ее в рабочее время. Заподозрив неладное, Сабина извинилась перед Кэтлин и вышла в коридор.

Вскоре она вернулась – тихая, оцепеневшая, с побелевшими губами и бледным как полотно лицом. Войдя обратно, она остановилась посреди комнаты, словно напрочь забыв, где находится и о чем они говорили до сих пор. Кэтлин, видя ее состояние, поинтересовалась:

– У вас что-то случилось? – Плохо скрытое раздражение в голосе выдавало ее убеждение в том, что никакие проблемы личного характера не должны отвлекать сотрудников от работы.

– У меня умер папа, – буднично, без надрыва произнесла Сабина, не вполне, вероятно, сознавая значение этих слов.

– О… я… хм… мне очень жаль, – Кэтлин поперхнулась, не зная, что сказать.

– Я пойду, – больше констатируя факт, чем отпрашиваясь, Сабина направилась к выходу, не дожидаясь разрешения Кэтлин.

– Да, конечно, – ее начальница тоже была растеряна, не понимая, как себя вести.

Но уже у двери, опомнившись, Сабина обернулась и попросила Кэтлин дать ей несколько дней отпуска, и та, стиснув зубы, не могла ее не отпустить.

* * *

Впервые в жизни поездка домой была нерадостной – без предвкушения предстоящей встречи, без нетерпеливого желания поскорее увидеться с семьей. Сабина предпочла бы не наведываться туда вовсе, чем приезжать по такому поводу.

Мама, оглушенная несчастьем, сбивчиво объяснила дочери, что стряслось, хотя Сабина и сама догадывалась, в чем была причина. Как только папа почувствовал себя лучше и врачи дали добро на его возвращение к нормальной жизни, он тут же не только взвалил на себя обычную нагрузку, но и стал работать в два раза больше прежнего, ощущая, вероятно, вину за то, что он, относительно молодой и еще недавно здоровый мужчина, месяцами находился на попечении жены и дочери, доставив им столько огорчений и хлопот. Он ездил на все мыслимые и немыслимые конференции, читал несметное количество лекций и докладов, отправлял многочисленные статьи в научно-популярные и профессиональные издания, наотрез отказываясь слушаться маму и хотя бы полгода себя поберечь. Он словно сам себе хотел доказать, что еще многое может, что его пока рано списывать со счетов. И едва окрепшее сердце не выдержало – папу увезли с приступом прямо из института, а позже маме позвонили, сообщив страшную весть.

Сабина держалась мужественно, и лишь тот, кто неплохо ее знал, мог предположить, чего ей это стоило. Она похудела, щеки ввалились, от нее остались одни глаза, под которыми залегли фиолетово-черные тени. Она мало плакала и внешне казалась невозмутимой, но ту боль, что рвала на части ее