— Первый раз, что ли? — снисходительно то ли спросил, то ли сам себе ответил он и протянул мне дешевые наручные часики. — Держите. За временем следите самостоятельно. Опоздание на пять минут — штраф: на первый раз вычет из общего времени прогулки, во второй раз — лишение прогулки на неделю. Часы сдаете мне.

— Поняла, — кивнула я, — спасибо.

— Не за что, — ухмыльнулся он.

Надев часы на руку, я наконец-то вышла на улицу. Боже мой! С каким наслаждением я вдыхала свежий воздух! Постояв несколько секунд на пороге, щурясь от летнего солнышка, я медленно пошла прямо по усыпанной гравием дорожке. Пройдя пару метров, я оглянулась. Клиника представляло собой унылое трехэтажное здание с окнами на первых двух этажах. На третьем, как я уже знала, окон не было вовсе. Окна правого от входа крыла были наполовину закрашены белой краской. Окна левого крыла сияли чистотой, на некоторых виднелись занавески; часть была прикрыта жалюзи. Там находились кабинеты и комнаты персонала. Я пошла дальше и очень скоро убедилась, что так называемый парк — это не что иное, как прямоугольный двор перед входом в клинику, разделенный кустами на три секции, перекрещивающиеся друг с другом узкими гравийными дорожками. Все кусты были безжалостно пострижены в форме уродливых геометрических фигур: овалов, кубов и трапеций. Деревьев не было вовсе. Через каждые десять метров стояли деревянные скамейки со спинками. Но даже такому убогому «парку» я была несказанно рада.

Пациентов мне встретилось мало: всего три человека, мужчина и две женщины, в таких же больничных серых халатах, как и я. Они медленно прогуливались по дорожкам, погруженные каждый в свои мысли. Я уже знала от Амалии, что разговаривать во время прогулок друг с другом строго воспрещается. Таким образом доктор Хорн полностью исключал возможность попытки сговора с целью побега. Конечно, общаться можно было в общей комнате отдыха, но там за нами пристально наблюдали санитары, пресекая любые затянувшиеся, на их взгляд, разговоры. Я ради интереса сходила пару раз в эту самую комнату, но гнетущая в ней тишина, нарушаемая только стуком фишек играющих в настольные игры, действовала на меня угнетающе. А молча сидеть в кресле и читать я могла и в своей палате.

Дойдя до конца дорожки, я уткнулась в высокий кирпичный забор, обвитый вверху устрашающей колючей проволокой. Прогулочным шагом двинулась я вдоль забора, пытаясь понять, где же калитка или ворота, ведущие наружу. Довольно скоро я подошла к серым металлическим воротам со шлагбаумом, к которым примыкала стеклянная будка охраны. Стараясь не привлекать к себе внимания, я прошла мимо и снова увидела такой же забор. Тупик. Этот путь для побега исключается. Взглянув на часы, я ускорила шаг, боясь не уложиться в установленные собою полчаса, и той же дорожкой вернулась в клинику. Сдала часы, записалась в журнале и поднялась в свою палату.

Так началась моя жизнь в общем отделении. По сравнению с предыдущим она казалась мне раем. Кроме того, волей-неволей мы как-то сблизились с Амалией. Она стала частенько задерживаться у меня, принося ужин, и мы болтали обо всем на свете. При этом моя новая подруга сильно рисковала работой, поскольку общение персонала с пациентами тоже было запрещено. Конечно, я не рискнула рассказать Амалии, кто я на самом деле, боясь разрушить ту хрупкую дружбу, которая установилась между нами. Да и вряд ли она мне поверила бы. Но, слава Богу, почти все наши разговоры сводились к самой Амалии и ее личной жизни. Она по секрету поведала мне, что помолвлена с Полом, тем самым санитаром, который забирал меня из дома Патрика. И их отношения они всячески пытаются скрыть, находясь на работе, поскольку это тоже строжайше запрещено.

— Сколько же здесь запретов! — воскликнула я, услышав об очередном «строжайше запрещено».

— Много, — сказала Амалия, — ты себе и представить не можешь!

Мы давно уже перешли с ней на ты, естественно, оставаясь наедине.

— И мы с Полом ужасно мучаемся, — говорила Амалия, — но ничего не поделаешь, надо потерпеть. Вот накопим нужную сумму, тогда хотя бы я смогу отсюда уволиться. Потом поженимся, купим небольшой домик в Форт-Моррисе и заживем.

— А что, другой работы сейчас найти нельзя?

— Мэри, другой такой работы в наших краях нет, — засмеялась Амалия, — и как бы я ни жаловалась, доктор Хорн платит нам прилично. Мы даже можем себе позволить откладывать зарплату Пола, а на мою жить целый месяц. Вот так-то!

Мое сердце учащенно забилось. Может, это и есть мое спасение? Деньги?

— Амалия, а если бы кто-нибудь вдруг предложил тебе заработать, скажем, миллион фунтов… Как бы ты отнеслась к этому? — осторожно спросила я.

— Я бы посоветовала этому человеку полежать у нас пару месяцев, — засмеялась она. — Где ты слышала, чтобы за работу платили такие деньги?

— Смотря за какую работу, — не унималась я.

— О, ну если это что-то незаконное, тогда понятно, но я бы, наверное, не согласилась…

— А если не совсем незаконное? Если надо просто помочь человеку, попавшему в беду?

— Мэри, что-то мне не нравится этот разговор, — нахмурив брови, сказала Амалия, вставая со стула. — Знаете, я, пожалуй, пойду.

— Извини, пожалуйста, ты меня неверно поняла, — я испугалась, что могу потерять хоть какое-то человеческое общение. — Забудь об этом, ладно?

— Ладно, — с облегчением ответила Амалия, — но мне все равно пора идти. Спокойной ночи, Мэри!

— Спокойной ночи, — грустно сказала я.

Не вышло. Что делать? Попробовать позже еще раз? Поговорить с ее парнем? А время-то не стоит на месте! Сегодня уже 6 августа. Завтра исполняется ровно месяц со дня моего пребывания в клинике. Подумать только, целый месяц! Но почему меня никто не ищет?.. В ту ночь я долго не могла уснуть, ломая голову, как же отсюда выбраться.

На следующий день ко мне пришел доктор Бенсон.

— Ну что, мисс Эштон? Как наши дела?

— Замечательно, — ответила я, стараясь улыбаться как можно шире, — все просто замечательно, спасибо.

— Может, тогда расскажете немного о себе? — дружески подмигнул мне доктор. — А я с удовольствием послушаю.

— Извольте. Меня зовут Мэри Эштон, я родилась в Париже. Маму свою я практически не помню, так как она умерла, когда я была совсем маленькой, поэтому большую часть своего детства я прожила в приюте, не помню его название, но, думаю, это не столь важно, — говоря все это, я внимательно следила за реакцией доктора: эту историю жизни Мэри Эштон я старательно сочиняла почти месяц, твердо зная, что опровергнуть мои слова никто не сможет, поскольку никакой Мэри Эштон в действительности никогда не существовало. — Но в один прекрасный день за мной приехал отец, которого я никогда не видела. Он забрал меня из приюта, и мы несколько лет жили с ним вдвоем, в маленькой, но уютной квартирке на улице Вожирар…

Уж не знаю, почему, но я вплела в свой рассказ улицу Миранды, мстительно думая: а попробуй-ка проверь мои слова, доктор!