Он вытащил из внутреннего кармана пиджака какие-то сложенные бумаги и протянул мне.

— Читай, моя радость.

Я взяла в руки газетные вырезки. Вернее, вырезка была одна, но большая. Какая-то статья, написано по-французски. И тут мне в глаза бросилось название: «Трагическая гибель молодой графини Леруа». У меня задрожали руки. «Николь Леруа, единственная внучка и наследница графини Изабель Леруа, утонула во время отдыха в бухте недалеко от набережной Довиля. Тело девятнадцатилетней девушки было обнаружено спасателями 25 июня после двухдневных поисков. По данному факту полицией Довиля ведется следствие. Графиня Изабель Леруа госпитализирована с обширным инфарктом в одну из лучших парижский клиник…» Там было еще много чего написано, но я уже не воспринимала букв. В глазах у меня потемнело.

— Как ты это сделал, ублюдок? — прошептала я. Патрик расхохотался и аккуратно вытащил у меня из руки статью.

— Понравилось? — весело спросил он по-французски, пряча ее в карман. — Правда, эта газета конца июня. Извини, номер посвежей не захватил. Да и ни к чему. Пресса уже забыла про тебя, Николь Леруа. Кстати, твои похороны состоялись 27 июня в вашем шикарном семейном склепе, в родовом поместье. Здорово, да? Ты единственный в мире человек, знающий дату собственной смерти!

— Как ты это сделал?! — повторила я, тяжело дыша.

— Неважно, милая. Главное — Николь умерла и покоится с миром. А моя бедная сестренка Мэри, страдающая шизофренией, будет получать самый лучший уход в клинике моего друга, доктора Хорна, до конца своих дней.

— А что с моей бабушкой? — я разрыдалась. — Что с ней?

Патрик вздохнул:

— У старушки действительно оказалось слабое сердце. Она до сих пор в больнице и, знаешь, говорят, откинет копыта со дня на день…

С диким криком я сорвалась с места и бросилась на негодяя, горя одним желанием: выцарапать ему глаза.

— Ненавижу тебя! Ненавижу, урод! — я стала бить его по лицу. Но он почему-то совершенно не сопротивлялся и вдруг неожиданно завопил, перейдя на английский:

— На помощь! Помогите!

Прежде чем я успела опомниться, в комнату вбежали два санитара. Оттащив меня от Патрика, скрутили руки за спиной. Патрик, охая, встал с дивана, но я успела заметить довольную ухмылку на его лице. Так вот чего он добивался! Вывести меня из себя…

— Пустите! — вырывалась я, извиваясь всем телом.

— Что здесь происходит? — раздался встревоженный голос, и в комнату вошел доктор Хорн.

— Келвин, мне очень жаль… — Патрик огорченно покачал головой. — Она набросилась на меня, ни с того ни с сего. Видимо, ее состояние все же не изменилось.

— Господи, Патрик, — нахмурился доктор, осматривая его исцарапанное моими ногтями лицо, — прости, что оставил вас наедине. Но я искренне верил, что твоя сестра не опасна.

— Доктор! Послушайте! — умоляюще вскричала я. — Он специально это подстроил! У него в кармане газетная вырезка, проверьте! Там статья обо мне, доктор!

— Не понимаю, о чем она, — быстро сказал Патрик и с притворной нежностью протянул ко мне руки. — Мэри, дорогая…

— Я не Мэри! — завопила я. — Я Николь! Скажи им, что я Николь, мерзавец!

— Похоже, рецидив, — сказал доктор Хорн, — галоперидол, быстро!

Один из санитаров выбежал из комнаты, второй по-прежнему держал меня, скрутив руки за спиной.

— Вы меня очень разочаровали, мисс Эштон, — сухо сказал мне доктор, — очень!

— Пожалуйста, выслушайте меня! — взмолилась я.

Но он, не обратив на меня внимания, повернулся к Патрику:

— Думаю, что твои посещения надо прекратить. Как видишь, они ей только вредят.

— Согласен с тобой, — ответил Патрик, — а как насчет той процедуры, о которой ты рассказывал? Может, пора прибегнуть к ней?

— Лоботомия — это серьезный шаг, Патрик. Мы будем наблюдать за мисс Эштон в течение нескольких дней. Если состояние не стабилизируется, то, безусловно, мы проведем лоботомию. Тем более что ты подписал согласие.

Я не успела ничего сказать, как вернулся санитар, ловко всадил в мою вену шприц, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени я провела в беспамятстве, но когда пришла в себя, то к ужасу своему обнаружила, что нахожусь в боксе для буйных, привязанная к кровати. От бессилья я зарыдала. Снова третий этаж! Опять уколы… Господи, ну почему я сорвалась?! Надо было держать себя в руках, надо было! Но известие о собственной смерти любого бы выбило из колеи. А еще бабушка… Что там с бабулей? Неужели она умрет? Или уже умерла?

Открылась дверь, и я увидела доктора Бенсона.

— Что, мисс Эштон, довольны? — строго спросил он, подходя к кровати. — И чего вы добивались, интересно мне знать?

— Уйдите, — тихо прошептала я.

— Да, ловко вы меня провели, — покачал он головой, — прикинулись вполне адекватной девушкой, так искренне говорили, что даже я вам поверил. Нет, шизофрению все же вылечить невозможно. Плакала моя диссертация!

— Убирайтесь, — устало произнесла я, закрывая глаза. Доктор не обратил на мои слова никакого внимания.

— Должен сообщить, что мистер Эштон, ваш единственный родственник, подписал согласие на проведение лоботомии. Как лечащий врач, я обязан разъяснить вам суть и последствия данной процедуры. Лоботомия, мисс Эштон, — это нейрохирургическая операция, во время которой одна из долей вашего мозга будет иссечена и разъединена с другими его областями. Это лучший метод лечения шизофрении, поверьте. После операции вас перестанут одолевать тревоги, страхи и беспокойство. Я даже думаю, что вы сможете вернуться домой, под присмотр брата… Что ж, отдыхайте, мисс, я навещу вас позже.

Он ушел. Я лежала, глядя в потолок. Лоботомия — это конец. Я слышала об этой операции и раньше, а здесь мне о ней рассказывала Амалия. После лоботомии я точно превращусь в овощ, забуду, кто я и откуда и уже никогда не стану прежней. Никогда не увижу бабушку, Лекса, Миранду…

Миранда! Одна надежда на нее! Может, ей удалось уже связаться с полицией? А вдруг они ей не поверили? Ведь официально я умерла. Боже, а чье тело было похоронено вместо моего? И почему так вышло? Ведь надо же было опознать меня в той несчастной утопленнице? Так неужели ее опознали как меня? И как ненавистный Патрик все это провернул? А главное — зачем ему все это нужно? Какую цель он преследует?

Ни на один из этих вопросов ответов у меня не было. Я знала одно: если в ближайшие дни сюда не нагрянет вызванная Мирандой полиция, то Николь Леруа умрет. И на этот раз по-настоящему.

Я снова потеряла счет времени и дням. Меня держали в боксе, на ночь привязывая к кровати. Только так я и понимала, что закончились очередные сутки. Днем были таблетки, уколы и беседы с доктором Бенсоном. Правда, беседами их нельзя было назвать, так как я отказывалась разговаривать с ним, — это были монологи доктора, весьма длительные и скучные.