своем старом месте возле Новоспасского монастыря. Изучение футуристов, Крученыха в частности, мне думается, повлияло на поэзию самого Айги. Но я не хотел бы заниматься здесь критикой, просто хочу начертить портрет поэта. Айги жил и работал многие годы, не думая о печати и публичных выступлениях. И нашлись люди, которые сумели оценить его поэзию. Почтенный профессор Вольфганг Казак собрал и издал в Кельне стихотворения поэта в 1975 году. Потом стихи были изданы в Чебоксарах. В 1982 году наиболее полное собрание стихотворений вышло в Париже, называется оно «Отмеченная зима». Стихи отличаются крайней сжатостью и оригинальностью. Отмечены рядом международных премий. Но почему-то все тамиздат, а здесьиздат – разве только друг его и издатель Сергей Ниточкин выпустил прекрасную дорогую книгу (537 экз., издательство «РАРИТЕТ», 1993 г.): Айги и художник Вулох – вместе под одной обложкой (совсем недавно вышли еще две книги поэта: «Ветер по травам» и «Тетрадь Вероники»).

Я знаю Айги издавна и почему-то запомнил давнюю-давнюю зиму, когда мы ездили к нему в деревню, которая находилась на краю прежней Москвы возле «Мосфильма». Тогда был очень глубокий снег, и мы возились и швыряли друг друга в снег как дети. Айги жил в избе, за окном чернел сад. К нему тогда приехала сестра, то ли немая, то ли по-русски не говорила.

Я ЕГО ВСЕ РАВНО УВИДЕЛ

Я прилетел туда, переночевал, а утром хотел позвонить Иосифу…

Мы с ним были старинные знакомые, очень близко общались. Ну а потом, как это бывает, жизнь развела. После того, как он побывал в ссылке, мы не виделись, и встретились уже году в 1990 в Белграде на таких литературных «октябрьских встречах».

Познакомились мы в 59-м. Ему тогда было лет девятнадцать. Я впервые приехал в Питер как посланник неофициальной Москвы и познакомился со многими неофициальными поэтами Ленинграда. Например, с Горбовским, с Рейном, с Найманом, с Ильей Авербахом (он тогда писал стихи, это потом уже стал известным кинорежиссером), с другими…

С Бродским мы общались несколько лет вплоть до его ссылки. То он в Москву приезжал, то я в Питер. Встречались, читали стихи на разных квартирах.

Помню, незадолго до его ссылки я приезжал в Ленинград, он жил в коммуналке с родителями, я приходил к ним обедать. Его мама говорила, что было бы хорошо, если бы Иосиф, как и я, начал зарабатывать детскими стихами, как-то устроился… Он, кстати, писал детские стихи, книжечка какая-то была издана, мультфильм как-то был с его стихами. Нельзя сказать, что он не пробовал заниматься литературной поденщиной, что был герметичен по отношению к реальности.

Последний раз перед ссылкой мы виделись в Москве. Я жил тогда в десятиметровой комнате напротив ресторана «Якорь» в переулке Александра Невского. В эту комнату, весьма посещаемую в те годы, иногда набивалось более тридцати человек. Вообще тогда, в 60‐х, все мы чаще и больше общались. Так вот, Иосиф пришел ко мне, сказал, что скоро, вероятно, будет суд…

А потом я уже увидел Бродского через много-много лет в Белграде.

Это был пожилой господин. Ироничный. И, в первую очередь, по отношению к самому себе. Такая защита от активности окружающего мира. И вдруг какие-то детские прорывы, детское озорство. Например, на собственном авторском вечере он читал стихи, конечно, по-русски, а вот на вопросы профессора Йовановича отвечал только по-английски, таким образом, видимо, подчеркивая, что он не из Росии приехал, а из Америки. Такое вот детское, вызывающее бравирование.

Или – американский посол в Белграде устроил прием в честь Бродского. Я с ним поехал, но сказал, что должен буду уйти пораньше, так как меня пригласили почитать стихи в этот же вечер в одном музее. Там должны были также выступать разные советские поэты. И Иосиф сказал: «Правильно, иди, зачем им оставлять площадку».

…Утром 28 января я собирался позвонить Иосифу, а спустившись в гостинице вниз, узнал, что как раз этой ночью он умер.

Я его все равно увидел. Вечером один наш знакомый привел меня и Марину Кудимову (с которой мы были в Нью-Йорке) во Funeral Home, где тело Бродского было выставлено для прощания с ним. На меня это произвело тяжелое впечатление. Это был уже не он…

Кстати, наш приятель сфотографировал нас с Иосифом. А делать это там строжайше запрещено. Такая вот память осталась. Конечно, публиковать я эту фотографию не собираюсь.

А на похоронах я не был. Очень плотная программа была в Нью-Йорке.

<О ЕВГЕНИИ БУНИМОВИЧЕ>

Евгений Бунимович – поэт, известный с начала 80‐х годов, тогда он стал председателем московского Клуба независимых поэтов. Организация просуществовала недолго, думаю, частично из‐за своего названия. Кроме того, Евгений Бунимович – заслуженный учитель, автор книг по математике и общественный деятель. В поэзии он – иронический лирик. А его лирический герой – москвич, интеллигент, просто человек на улице. Стихи всегда остроумны и часто неожиданны, что встречается не часто.

О СТИХАХ РИММЫ ЧЕРНАВИНОЙ

Ступить за человеческое и поглядеть со стороны, притом увидеть человечество, словно клубящийся рой насекомых или вытянутые фигуры, теряющиеся в бесконечности. Увидать все вокруг в одном каком-нибудь цвете, коричневом например, идущем от цвета сумки и окрашивающем и фигуру, и пейзаж. Ощутить мгновение, растянутое во времени, равное вечности. Это блаженство доступно только избранным. Только поэзия умеет это.

Римма Чернавина – такого рода поэт. Лучшие ее стихи – внимательные, яркие, взрывающиеся. Женский стрекозиный взгляд, устремленный на случайные причудливые детали бытия. «Красная лягушка прыгает впереди бегущего – чье-то сердце». Далее встречаются желтые «Жигули» и две желтые бабочки – на несколько мгновений. Но этого достаточно. Странный свет идет от подобных строк. Свет преображенной поэзией реальности.

НОВЫЕ РАССКАЗЫ ГЕОРГИЯ БАЛЛА

Рассказы, действительно, новые – где обнаруживаются герои, существующие в новой реальности, вернее, в той промежуточной области, плавно переходящей из жизни в смерть. Зачастую сами герои этого не замечают, а с ними – читатели. Боря Ветрюхин – Головня тоже не заметил, как к сорока годам стал камнем, и воспоминания только слабо пропечатывались на нем. Другого – деликатнейшего интеллигента бандиты сбросили с электрички – а он в своем трансцендентном мире ведет разговор с любимой, к которой ехал, когда еще был жив. Вот такие странные нереальные события происходят с героями Георгия Балла. Это особая жизнь – жизнь души. Иногда человек сам не уверен, вроде Кучерявкина из рассказа «Голос», жив он или нет. И ему нужен голос свыше, который говорит ему: