«Кучерявкин, ты живой». И с каждым новым сюжетом читателю все более сквозит сквозь реальность другой призрачный мир, который, возможно, встретит нас после. Но писатель уже видит его наяву и старается нарисовать его нам – людям.

5 октября 1998

ВТОРАЯ РОДИНА

Год не был в Коктебеле, уже соскучился ужасно. Так скучают только по родине. Коктебель и есть моя вторая – творческая родина. И когда от Феодосии машина вывозит нас вверх на поворот к поселку – и вдруг все становится видно: и море слева и винзавод, и Карадаг и Святая, и сам поселок внизу, меня охватывает трепет и восторг. Это свидание, это любовь.

Для многих причастных к русскому искусству был такой Коктебель. И хотя я застал там еще Марью Степановну и слышал, как Рихтер играл на фортепьяно по соседству, для меня Коктебель всегда был и оставался местом, где жила Мария Николаевна Изергина – и тоже музицировала с большим тактом. На террасе вечерами в те годы собиралась куча народу. Вино приносили, виноград рос здесь возле террасы. Там я повстречал одного из последних футуристов Петникова, приходили поэты и поэтессы из Дома творчества. Приводил я в свою очередь и Лимонова с Леночкой, и Савицкого, а встречал нас совсем юный Борис Гройс. А эти споры, которые взрывались, как вулкан! Это были не просто споры, они имели давнюю традицию.

В свое время Мария Николаевна мне рассказала, как в начале 20‐х она и сестра – совсем юные девушки отправились пешком из Симферополя в Коктебель на дачу Волошина. У Волошина их отлично приняли и определили комнату. К обеду сошлось самое высокое общество – и все известнейшие литераторы, среди которых был и Андрей Белый, и Валерий Брюсов. И, как говорится, черт же дернул юную девушку Машу за столом заявить во всеуслышание, что русской литературы, как таковой, не существует. Какой крик и шум поднялся сразу! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Белый кричал, что это сущая чушь! А Брюсов, возражая, тоже кричал, что устами младенца глаголет истина! Мир между гостями был нарушен надолго. Макс хотел изгнать нарушителей спокойствия. И пришлось в уголку, обливаясь слезами, просить у него прощения.

И через полвека так же гудела и взрывалась веранда, вся оплетенная виноградом. Соседка, которая носила Марии Николаевне и ее гостям молоко, рассказывала своей приятельнице (со слов той же Марии Николаевны): «Соберутся и сердито кричат, будто бы по-русски, а ни одного слова не поймешь, наверно, по-еврейски». Золотые времена! И солнце золотое, как раз с дачи на море идут – князь собирается, а там и Мария Николаевна с племянницей.

Много и стихов, и прозы было мной написано в Коктебеле. Если смотреть сверху, то жил я прямо внизу – на склоне вулкана Карадаг. И ночью звезды и море открыты друг другу.

В одном моем рассказе я – рассказчик существую на этом берегу сразу в трех ипостасях: молодой, пожилой лысоватый и старик. Вот цитата из него:

«Я даже присел на скамейке напротив столовой и записал в своей новой записной книжке (у меня их штук сто, и в каждой две-три записи) вот что: „Здесь некий полынный круг, очерченный свыше. И бывает такое белое солнце и зыбкие ненатуральные тени, что все смешивается. Обитатели призрачных областей ходят по набережной в туманной дымке, что нагоняет с моря, и общаются как ни в чем не бывало“.

На другом краю длинной зеленой скамейки как-то естественно возник странный, большой, бурно-седокудрый с массивным, тяжеловатым, добрым и каким-то очень памятным лицом. Он был в темном красноватом с зеленцой халате, который лежал на своем обладателе неподвижными живописными складками.

Он бормотал, видимо, ни к кому не обращаясь:

– Подышал женщинами. Париж как сон… Зато Россия как бред… как бред…

Сзади за моей спиной длинными низкими полосами набегало море. Солнце было в тумане. И все смешивалось вокруг, все существовало одновременно. А быть может, реальность такая и есть вне нашего последовательного и подробного восприятия?»

РАЗВИТИЕ НЕКОТОРЫХ ИДЕЙ В МОЕМ СТИХЕ

1. Кирша Данилов, Хлебников, знакомство с Заболоцким через детей. Гротесковый разноритмический стих с консонансами, диссонансами, разноударными и тавтологическими рифмами.

2. Повторы и их развитие, перестановка слов, усиление и изменение смысла путем изменения интонации стиха.

3. Скороговорка, разговор по телефону, разговор близких людей, пропуск в речи известного обоим. Недоговаривание слов. Моя книга «Дети в саду» как крайнее выражение этого. Догадка, как хранятся слова в языковой памяти: по одному, по два, по три и т. д. Устойчивые сочетания слов, которые образуют язык.

4. В связи с этим стих как хранилище ядра языка.

5. Полифония. Впервые в «Элегиях». В стихе, как в музыке, могут быть две-три темы. На бумаге каждая записана своим шрифтом. Две темы – одна проходит сквозь другую, как пальцы сплетенных рук. Современная лирика вообще не об одном – о многом – в едином.

6. Пропуски, пустоты, зияющее ничто. Впервые у Пушкина. «Евгений Онегин», лирика, «Но если…». У меня: «Люстихи», Новогодний сонет. «И все, что образует пустоту». Заполняемая пустота. Наполненная пустота. Кабаков.

7. Стихи на незнакомом языке. В феврале 1997 года вдруг увидел, что могу писать то, что сам прочесть не умею. Но по всем признакам тексты и стихи. Многослойность реальности. Первое послание апостола Павла к Коринфянам. Говорить на языках и пророчествовать. «Если вся церковь сойдется вместе и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, – то не скажут ли, что вы беснуетесь?.. Если кто говорит на незнакомом языке, говорите двое или много трое, а один изъясняй». Так построено все искусство: в разных пропорциях разговор с Богом и с людьми. Поэт, с античных времен замечено, иногда сам не понимает, что говорит, темноты и необъяснимое в поэзии всегда были, потому что поэт хочет уловить неуловимое и изъяснить неизъяснимое. Потому и появились стихи на незнакомом языке, все-таки это не визуальная поэзия, а текст, который можно переводить, что и делали Мельников и Ломазов, у меня отношение к нему как к тексту.

8. Слово как основа ритма, одно ударение – слово или группа слов: Маяковский – ступеньки, Асеев, Кирсанов, Холин, Соковнин и т. п. Не устраивает нечто китайское в построении лично меня. Причем там всюду большая цезура, а мне нужна малая. Поэтому строю стих строфами по два, три, четыре ударения в строке. Малая цезура получается от записи каждого ударного слова или группы через