Он вытащил уже пистолет из-под пиджака, но еще не навел.Если бы я хотела его убить, победа была бы за мной.

Эдуард ударил по тормозам. Олаф вмазался в спинку сиденья,пистолет вывернулся, выворачивая ему запястье. Меня бросило на ремень, почти кприборной доске, и это было больно. У меня вырвался резкий выдох. Лицо Олафаоказалось очень близко к зазору между спинками, и он увидел наведенный на негоствол, прямо у своей груди. У меня все так болело, что кожа дергалась отжелания сползти, но я держала рукоять твердо, свободной рукой упираясь всиденье, чтобы не сдвинуться. У меня было преимущество, и я его сохранила.

"Хаммер" юзом затормозил у тротуара. Эдуард ужесбросил ремень и поворачивался. В руке у него мелькнул пистолет, и на мгновениея должна была решить, направлять пистолет на Эдуарда или оставаться в той жепозе. Решила в пользу последнего - вряд ли Эдуард меня застрелит, а вот Олафможет.

Эдуард сунул ствол в бритый затылок Олафа. Напряжение всалоне подскочило до небес. Эдуард встал на колени, не отнимая ствола отзатылка Олафа. Я видела, как Олаф поднял глаза кверху. Мы смотрели друг надруга, и он боялся. Он верил, что Эдуард готов стрелять. Я тоже в это верила,хотя и не знала почему - у Эдуарда всегда есть какое-нибудь "почему",даже если это только деньги.

Бернардо вжался в сиденье машины, отгораживаясь от тойзаварухи, которая затевалась в автомобиле.

- Ты хочешь, чтобы я его убил? - спросил Эдуард.

Голос его был так ровен, будто он просил меня передать емусоль. Я сама умею говорить отрешенно-безразличным голосом, но, как у Эдуарда, уменя не получается. На такое бесстрастие я еще не способна - пока что покрайней мере.

- Нет, - ответила я автоматически, потом добавила: - Так -нет.

Что-то мелькнуло в глазах Олафа, но это был не страх. Егоскорее всего удивляло, почему я не сказала: давай пристрели его, или, может,что-то еще, чего я не уловила. Кто знает?

Эдуард вынул пистолет из руки Олафа, щелкнул предохранителемсвоего и отодвинулся, все еще стоя на коленях на сиденье.

- Тогда перестань его подначивать.

Олаф сел на свое место, медленно, почти неуклюже, будтоопасаясь шевельнуться слишком резко. Ничто так не учит осторожности, какприставленный к голове ствол.

Олаф огладил свой пиджак, в котором, казалось, можно былозадохнуться в такую теплую погоду.

- Я не буду обязан жизнью бабе.

Голос его прозвучал сдавленно, но четко.

Я убрала "файрстар" из щели между сиденьями.

- Последовательность - проклятие ограниченных умов, Олаф.

Он нахмурился - наверное, не узнал цитату.

Эдуард поглядел на нас обоих, укоризненно качая головой.

- Вы оба боитесь и потому ведете себя как дураки.

- Я не боюсь, - сказал Олаф.

- Аналогично, - сказала я.

Эдуард поморщился:

- Ты только что вылезла из больничной койки. Конечно,боишься. Гадаешь, не станет ли следующая встреча с монстром для тебя последней.

Я искоса и довольно неприветливо глянула на него.

Эдуард повернулся к гиганту:

- А ты, Олаф, боишься, что Анита круче и крепче тебя.

- Неправда!

- Ты стал тихий-тихий, когда мы увидели кровавую баню вбольнице, когда ты услышал, что там сделала Анита, узнал, после каких раненийона выжила. Ты стал думать: на что же она способна? На то же, что и ты? Илидаже на большее?

- Баба она, - сказал Олаф, и голос его прозвучал сдавленноиз-за душивших горло темных чувств. - Не может она того, что я могу. И уж темболее не может больше. Так просто не бывает.

- Эдуард, не устраивай соревнование, - попросила я.

- Потому что ты его проиграешь, - сказал Олаф.

- Заниматься с тобой армрестлингом я не буду. Но я перестанутебя подкалывать. И прошу прощения.

Олаф заморгал, будто не понял сказанного. Вряд ли онисчерпал свое знание английского - скорее мозги перегрузил.

- Мне не нужна твоя жалость.

Я уже не "баба" и не "она", ко мне ужеможно обратиться прямо. Что ж, начало положено.

- Это не жалость. Я вела себя неправильно. Эдуард прав. Ябоюсь, а сцепиться с тобой - хорошее средство отвлечься.

Он мотнул головой:

- Не понимаю.

- Если это тебя утешит, я тебя тоже не всегда понимаю.

Эдуард наградил нас улыбкой Теда:

- А теперь поцелуйтесь и помиритесь.

Наши мрачные лица повернулись к нему, и мы одновременносказали "Не перегибай" и "Черта с два".

- Отлично, - сказал Эдуард, поглядел на пистолет Олафа усебя в руке, потом протянул ему, пристально и тяжело глядя в глаза. - Олаф, мненужно, чтобы ты меня прикрывал. Ты на это способен?

Олаф кивнул и медленно взял пистолет из руки Эдуарда.

- Я тебя прикрываю, пока эта тварь не сдохнет. А потомпоговорим.

- Жду с нетерпением, - кивнул Эдуард.

Я посмотрела на Бернардо, но по его непроницаемому лицу врядли можно было догадаться, что у него на уме. Скорее всего он подумал о том же,что и я: Олаф предупредил сейчас Эдуарда, что после завершения дела онпопытается Эдуарда убить. И тот с этим согласился. Вот и все.

- Какая большая дружная семья, - нарушила я молчание,затопившее салон.

Эдуард пристегнулся и снова взялся за руль, сверкнув на менялучистыми глазами Теда.

- Как любая семья, мы можем и подраться между собой, ногораздо вероятнее убьем чужака.

- На самом деле, - сказала я, - почти все убийствасовершаются любящими и любимыми родственниками.

- Или супругами, не будем забывать супругов, - сказалЭдуард, включая передачу и аккуратно въезжая в редкий поток машин.

- Я же сказала, любящими и любимыми.

- Ты еще сказала "родственниками", а у мужа сженой общей крови нет.

- Какая разница - одна телесная жидкость или другая? Мыубиваем тех, кто нам всего ближе.

- Мы не близки, - сказал Олаф.

- Нет, не близки, - согласилась я.

- Но я все равно тебя ненавижу.

Я произнесла, не оборачиваясь:

- Взаимно.

- А я думал, что вы никогда ни в чем друг с другом несогласитесь, - сказал Бернардо. Весело сказал, шутливо. Никто не засмеялся.

В свете утра покрашенный в черное фасад бара имел усталыйвид. Видно было, что краска потрескалась и облезает. И фасад бара казался такимже заброшенным, как и все дома на улице. Может, это не Ники Бако вытеснилотсюда все заведения, а само так вышло. Стоя здесь, в мягком утреннем тепле, япочувствовала то, чего не заметила тогда ночью. Будто улицу использовали,выжали досуха в мистической сцене. В последний раз, когда я здесь была, у менябыло отчетливое ощущение, что это Бако выкачал из улицы все жизненные силы, ноесли бы так оно было, то ему не хватало бы энергии себя поддержать. Или этиотрицательные энергии вернулись в конце концов обратно. Почти все системы магииили мистицизма содержат правила поведения, что можно делать и чего нельзя. Еслинарушаешь их, то на свой страх и риск. Ведуны называют это тройным правилом:что сделаешь другим, вернется к тебе троекратно. Буддисты называют кармой.Христиане - расплатой за свои грехи. А я говорю: что уходит, то и придет. И этодействительно так, сами знаете.