Когда Джейн умерла, не было никакого чувства освобождения. Мое горе было так же велико, как если бы она была убита на пике здоровья, ее медленное угасание не сделало ничего, чтобы подготовить меня к тому страху, который окутал нас во время ее последнего сдавленного вздоха. Я до сих пор был в осаде, и теперь меня осадила смерть. Я уверен, что ее черные пальцы день и ночь лежали на моих плечах, еще долго после поспешного захоронения Джейн на местном футбольном поле, возле тысяч других. Я иногда оборачивался в попытке разглядеть ее, разобрать какой-то луч надежды во взгляде этой незнакомки, но там всегда была тьма. Она надвигалась на меня, застилая взоры мои и чужие, обещая в скором времени гибель.

Ирония в том, что в действительности меня пугала не смерть, а жизнь. Без Джейн мир был пустым, умирающим местом.

Потом я приехал сюда, в старое поместье на скалистом юго-западном побережье. Я думал, что уединение – дистанция между мной и тем страшным местом, в которое медленно превращался мир – будет бальзамом для страдающей души. В действительности это являлось лекарством чуть более действующим, чем плацебо, и осознание этого полностью нивелировало его эффект.

Я чувствовал себя в ловушке больше, чем когда-либо.

На следующее утро после смерти Бренда и неудачного захоронения – на второй день рождества – я сидел у окна спальни и наблюдал за разворачивающейся природной осадой. Снег обнимал пейзаж, как похоронный саван в негативе. Побережье было скрыто скалами, но вдали я мог видеть море. Там было что-то, что сначала я принял за айсберг, и мне потребовалось несколько минут, чтобы выяснить, чем оно было на самом деле: перевернутым корпусом большого корабля. Паром, наверно, или один из тех огромных круизных лайнеров, которые используются для доставки людей на юг, подальше от трущоб Великобритании к ложным обещаниям Австралии. Я был рад, что не разглядел больше никаких подробностей. Мне было интересно, что бы мы нашли утром прибитым к берегу залива, если бы я и Чарли рискнули спуститься к морю.

Если я не сводил глаз с сугробов, полей, девственной белизны, горбатых теней, которые были нашими разрушенными и занесенными машинами, я не видел никаких признаков движения. Иногда случайная тень пробегала по снегу, хотя это могла быть птица, летевшая на фоне солнца. Но если я расслаблял взгляд, стараясь не слишком сильно концентрироваться, опускал веки, то я мог их видеть. Иногда они скользили по снегу низко и быстро, извиваясь, как морские змеи или китайские драконы, отбрасывая тонкие туманные чешуйки. В другое время они лежали тихо и зорко поглядывали, растворяясь в декорациях, когда я смотрел прямо на них, пока тени, одна похожая на другую, не оказывались совсем разными.

Я хотел поговорить о них. Я хотел спросить Элли, что это за чертовщина, потому что я знал, что она тоже их видела. Я хотел знать, что происходит и почему это происходит именно с нами. Но у меня появилась какая-то безумная идея, что упоминание могло бы сделать их реальными, словно призраков в шкафу и скользких тварей под кроватью. Лучше всего игнорировать их, и они исчезнут.

Я насчитал дюжину белых фигур тем утром.

– Кто умер сегодня? – спросила Розали.

Это высказывание потрясло меня, заставило задаться вопросом, какие же отношения были между ней и Брендом, но мы все проигнорировали ее. Не стоит обострять спор.

Чарли сидела рядом с Розали, словно разделить горе – значит уменьшить его. Хейден готовил давно просроченные бекон и тосты. Элли еще не спустилась. Она дежурила по усадьбе всю ночь, и теперь, когда мы встали, она умывалась и переодевалась.

– Что нам делать сегодня? – спросила Чарли. – Мы снова попробуем сбежать? Добраться до деревни за помощью?

Я вздохнул и собирался что-то сказать, но мысли о тех существах снаружи в снегу заставили меня промолчать. Никто больше не заговорил, и молчание стало единственным ответом.

Мы ели черствый завтрак, пили чай, в котором плавали комки сухого молока, прислушиваясь к тишине снаружи. Ночью снова шел снег, и цепочки наших шагов с прошлого дня исчезли. Стоя у раковины, чтобы вымыть посуду, я смотрел в окно, точно так же, как и вчера, и позавчера, и за день до этого; никаких признаков нашего присутствия не существовало. Все следы исчезли, все отзвуки голосов поглотила метель, тени покрылись еще шестью дюймами снега и заледенели, словно трупы в леднике. Я подумал, какие узоры и следы скроет снег этим вечером, когда темнота сомкнется над нами, чтобы стереть нас еще раз.

– Мы должны сообщить кому-то, – сказала Чарли. – Что-то происходит, мы должны рассказать об этом кому-то. Надо что-то делать, мы не можем просто…

Она замолчала, уставившись в остывающую чашку чая, вспоминая, возможно, времена перед тем, как все это началось, или делая вид, что она могла их вспомнить. – Это безумие…

– Это Бог, – сказала Розали.

– Да? – Хейден уже очищал сморщенные старые овощи, готовясь к обеду, постоянно занятый чем-то, чтобы отвлечься от действительности. Мне было интересно, сколько всего на самом деле происходило там, за бахромой его бровей, сколько теорий он построил, пока варил еду, как сильно он предавался ностальгии, пока знакомые кулинарные запахи проникали в его одежду.

– Просто Бог решил трахнуть нас еще раз. Безумие, как говорит Чарли. Бог и безумие – синонимы.

– Рози… – сказал я, зная, что она ненавидела краткую форму имени. – Если нет конструктивных предложений, не утруждайся. Ничего из этого не принесет…

– Все, что угодно, имеет больше смысла, чем та пустая болтовня, которую вы ведете сегодня утром. Каждым утром мы просыпаемся без одного из нас, потому что он мертв, а вы все мямлите. Скука? Вы делаете это от скуки?

– Розали, почему…

– Заткнись, Чарли. Ты больше, чем кто-либо, должна думать обо всем этом. Интересно, какого черта мы приехали сюда несколько недель назад, чтобы сбежать от всего того дерьма, а оказались в самом его центре, окунулись вплоть до подмышек. Мы тонем в нем. Может быть, один из нас тот самый Иона, которого преследует…

– Бог, ты считаешь? – спросил я. Я знал, что задать вопрос означало дать ей возможность повыступать, но я чувствовал, что в чем-то она права – мы действительно должны поговорить. Сидеть здесь, варясь в котле собственных мыслей, – это не сделать лучше никому.

– О да, это Его Святейшество, – кивнула она, – сидя на своем пьедестале из потерянных душ однажды в процессе игры, он решил: «Хм, может быть, мне повеселиться сегодня, спустя год после последнего крупного землетрясения, спустя несколько месяцев с момента последнего крупного извержения вулкана. Тааак, что бы я мог сделать?»

Потом появилась Элли, села за стол и налила себе чашку холодного чая, который выглядел как сточные воды. Ее появление никак не помешало потоку слов от Розали.

– Я знаю, говорит он, я подтолкну ход вещей в одну сторону, слегка переверну все с ног на голову, дам миру немного вздохнуть перед тем, как я почищу зубы. Только немного, а не так, чтобы кто-то заметил передышку. Заставлю их стать параноиками. Заставлю всех через плечо оглядываться на других. А потом посмотрю, как эти розовые морщинистые ублюдки со всем этим справятся!