— Успел, — с ласковой улыбкой сказала она, — ты поступил как порядочный человек, ты не мог обидеть девушку, ты ответил на ее признание.

«Порядочные люди так не поступают, я не должен был этого делать, прости меня, я не должен был отвечать ни на какие признания, ты была не в себе», — все это пронеслось в его голове, излившись простым и вечным:

— Я люблю тебя.

— Музыка небесных сфер, — прошептала Наташа, прижимаясь к нему, но почти сразу отпрянула, — нет-нет, не сейчас, — и тут же навалилась на него грудью.

— Ты нарочно дразнишься, — выдавил он.

— Нет, я смотрю время, — ответила она, поднеся к глазам мобильник, — уже десять!

— Утра или вечера? — удивленно спросил он. — Ах да, конечно же вечера, темно.

— Темно из-за штор, они у меня плотные.

— Так как же ты определила?

— Потому что двадцать два. Хорошо, что вечер, — она потянулась, зевая, — можно еще спать да спать. Но это потом. Сначала в душ. Иди первый, даю тебе пятнадцать минут, в ванну не ложись, заснешь. Утром поплещемся. А я пока подремлю.

Он сел на кровати, ощутил свою обнаженность, оглянулся в поисках каких-нибудь своих вещей, кое-какие обнаружил, на границе светового круга.

— Какие вы мужчины стеснительные! — хихикнула Наташа. — Да иди ты, иди, я не смотрю. Я вот даже нарочно спиной повернусь.

Кровать чуть колыхнулась и скрипнула, в спину ему уперлось что-то круглое и мягкое. Он встал, прошлепал босиком по полу, в дверях оглянулся. Наташа уютно свернулась под одеялом, обняв подушку и укрыв ее копной своих волос. Кровать была узкая, односпальная, «девичья» — как они только на ней разместились?! Спасло, наверно, то, что кровать стояла у стены, на стене был пушистый ковер — спина и плечо незамедлительно с благодарностью вспомнили его нежную мягкость. С другой стороны у кровати стоял торшер, заменявший слабосильный ночник, видно, Наташа любила читать на ночь в кровати. Под торшером тумбочка, на ней три книги, стопкой, названий не разобрать, да мобильный телефон. Все остальное тонуло в темноте. И хорошо! Мало ли что там понапихано, понавешано! А так — милая картина! Общечеловеческая.

Он легко нашел ванную комнату, по пути зажигая свет в коридорах, благо выключатели сами ненавязчиво подмигивали. В ванну он и без Наташиного предупреждения не полез бы, да и не ванна это вовсе, а суперагрегат с множеством хромированных деталей, ими еще надо уметь пользоваться, то ли дело добрый старый душ да со славными немецкими распылителями. Ах, как сечет, даже не поймешь, горячая вода или холодная, нарочно пустил поочередно ту и другую, отреагировали только ступни. Повернул головку, попал под сильный летний ливень, тоже хорошо.

Вы когда-нибудь пробовали думать, несясь в открытом поле под сильным ливнем? Правильно, почему-то не думается. Вот и Северин не думал, зачем ему это сейчас? Так бы стоял и стоял. Лучше, наверно, только лежать в той штуковине, ах да, вспомнил, джакузи называется, и не одному лежать, вот и Наташа намекала… Ишь, замечтался, а Наташа ждет. Он поспешно выскочил из душа, наскоро вытерся, схватил другое полотенце, примерился, маловато будет, выбрал самый толстый сверток с полки, оказалась махровая простыня, накинул как тогу, нашел на отдельной полочке набор мягких тапочек, выбрал самые большие, расчесал волосы и поспешил в спальню.

«Буржуинство имеет, конечно, свои удобства, но так как-то милее», — подумал он, останавливаясь на пороге. Наташа лежала все в той же позе, неслышно дыша, лишь одеяло едва заметно подымалось и опускалось, мягко светил торшер, тишина, уют, покой… Но что-то не так, не так, как было, когда он уходил.

Он осмотрелся, верный многолетней привычке. На настенном ковре проступили сказочные жар-птицы, ну, эти-то всегда здесь паслись. Он перевел взгляд влево, в полутьме в воздухе плыл белый головастик с огромной круглой головой, это Наташин лифчик, брошенный на спинку невидимого стула, еще дальше стояла тонкая, переливающаяся разноцветными красками игла, это щель между шторами на окне. Нет, не так далеко. Он вернулся взглядом в освещенный круг.

Тут Наташа перевернулась на спину, вытянула руки в стороны, потянулась, села, так что одеяло свалилось вниз, обнажив тяжелые груди.

— Как я сладко поспала! — сказала она, зевая. — Как провалилась. Ничего не слышала, ни как ты ушел, ни как пришел. Ты давно там стоишь?

— Только что зашел, — ответил он ласково, — боялся шагу ступить, чтобы тебя не разбудить.

— Теперь моя очередь! — бодро воскликнула Наташа, вскакивая с кровати.

Северин только тихо охнул от открывшегося вида. В памяти ничего такого не осталось, видно, все происходило как-то по-другому, такое бы он не забыл, никогда не забудет. Есть женщины в русских селеньях! Не перевелись!

— А чего это мы в темноте сидим? — сказал Наташа и прошла мимо остолбеневшего Северина, лукаво посматривая на него, включила верхний свет, еще раз прошлась, покачивая голыми бедрами, выдвинула ящик комода, достала большой банный халат.

— Тога вам идет, император, но халат все же удобнее, — сказал она, протягивая ему халат, — а мой в ванной. Ну, я пошла, — и она вновь продефилировала мимо, остановилась в дверях, — я надолго, захочешь выпить, пиво в холодильнике, более крепкое в баре в гостиной, кофе без меня не вари, я выйду, сама все сделаю, — и, не удержавшись, прижалась к нему на мгновение, поцеловала в уголок рта. — Ты так вкусно пахнешь!

Он как мальчишка, вернее, как теленок, двинулся за ней, но Наташа остановила его — все потом. Он вернулся в спальню, автоматически выключил верхний свет, воссоздавая прежнюю картину. Что-то ведь было не так, будет потом свербеть и зудеть, знает он себя, лучше сразу отделаться. Наконец понял. Мобильник — он не так лежал. Когда уходил — вдоль стопки книг, теперь — перпендикулярно. Ничего особенного в том, что Наташа в его отсутствие кому-то звонила, не было, он даже готов был дать руку на отсечение, что он знает, кому — деду, чтобы не волновался. Но зачем Наташе это было скрывать?

Нет, его волновала только судьба собственной руки, поставленной на кон, он подошел к телефону, проверил последние звонки. Ну вот, точно, 22.15, Дед. Спасенная рука готова была захлопать в ладоши, но вторая, занятая и безразличная к судьбе товарки, ее не поддержала. Имелась, впрочем, и еще одна запись, 22.20, дядя Вася. Тоже, наверно, можно как-то объяснить. «Любопытно, я у нее в записной книжке тоже иду как дядя?» — усмехнувшись, подумал Северин, недрогнувшей рукой перебирая строчки меню. Нет-нет, он не хочет вызнать никаких девичьих тайн, ему просто интересно, да и что? — его собственный номер, вон он, против него запись: Северин Евгений Николаевич.

Все точно, ни к чему не придерешься, но как-то неприятно. Что это за официоз — Евгений Николаевич. Он был уже согласен и на дядю. Почему этот Василий Иванович — дядя, а он… Нет, ну почему он — дядя? Потому что дядя, донесся язвительный голос. Какой еще дядя? Обыкновенный, родной. Да у Биркиных одна дочь была! При чем здесь Биркины?