На громадном помосте было выставлено невообразимоеколичество пищи, которая также составляла часть украшения. Самым бесчеловечнымобразом распятые и подвешенные живьем гуси, куры, индейки, дергаясь и хлопаякрыльями, забавляли гогочущий люд; в середине возвышались груды караваев хлеба,мясных туш, сушеной трески; на бутафорском пастбище картонные пастухи паслиживых, привязанных к кольям овец; по морю, сделанному из крашеной ткани, плылкорабль, груженный съестными припасами и разной домашней утварью. Это былограндиозное, выполненное с большим искусством и вкусом искушение для дикойнации, призванное увековечить и восславить ее хищнические инстинкты исклонность к воровству. Посмотрев такое зрелище, было трудно не признать, чтооно представляет собой скорее упражнение в грабеже, нежели настоящий праздник.

Не успели мы прийти в себя от всего увиденного, как раздалсявторой выстрел. По этому сигналу неожиданно расступился кордон солдат,сдерживавший толпу, люди ринулись вперед и в мгновение ока смели, растащили,разграбили все с помоста, причем это было проделано с необыкновенной ловкостьюи лихорадочной быстротой. Эта жуткая сцена, напоминавшая грызню голодных собак,всегда кончалась трагически, что совершенно естественно при таком скоплениивозбужденных бесплатным угощением людей, тем более в Неаполе, где любая ссорасопровождается поножовщиной. Но в этот раз, в соответствии с нашими пожеланиямии благодаря предусмотрительности Фердинанда, когда на помосте кишел народ,когда в этой толпе то и дело вспыхивали потасовки, огромное сооружение внезапнообрушилось и раздавило более четырех сотен несчастных.

— Ах ты дьявольщина! — воскликнула Клервиль,откидываясь на софу. — Ах, друзья, почему вы меня не предупредили? Яумираю… — И блудница позвала Ла Риччу; — Иди ко мне, мой ангел, ласкайменя скорее. Я уже кончаю; ни одно зрелище в мире не доставляло мне такойрадости.

Мы вернулись в будуар, закрыли окна и двери, и в этойроскошной комнате разыгралась самая восхитительная из всех сладострастных сцен;можно сказать, она происходила на костях несчастных плебеев, принесенных вжертву изысканной порочности.

Нас уже ожидали четыре юные девушки, прекрасные как божийдень, в одеждах из черного траурного крепа, накинутых на голое тело. В другомконце комнаты стояли еще четверо женщин от двадцати до тридцати лет —беременные, совершенно нагие, со скорбным выражением на ангельских лицах.Неподалеку от них на широкой кушетке возлежали четверо юношей, которые держалив руках свои возбужденные члены, и члены эти, друзья мои, были чудовищныхразмеров; сантиметров двадцати пяти в окружности — никак не меньше — и болеетридцати в длину. Мало кому доводилось видеть такие необыкновенные предметы, имы вчетвером содрогнулись от внезапного оргазма при одном виде этих атрибутов.

— Эти женщины и эти девицы, — объяснил намФердинанд, — вдовы и дочери людей, которые только что погибли на нашихглазах. Я абсолютно уверен в их смерти, которая была неизбежна. Этих женщин привелисюда еще до того, как начался праздник, и они через окно видели гибель своихблизких. Я отдаю их вам — это будет ваш праздник. — Король открыл дверь внебольшой сад и добавил: — Там уже выкопана яма для их останков, где они будутпокоиться в мире после того, как вы ими насладитесь.

Жестокосердный повелитель заставил несчастных посмотреть наих будущую могилу, спуститься туда и примерить по росту, затем, удовлетворенныйтем, что яма пришлась им впору, обратил наше внимание на четверых юношей.

— Я уверен, сударыни, — сказал он, — что вамне часто приходилось встречать подобные предметы. — С этими словами онвзял в руки ужасающие члены, будто отлитые из железа, и предложил нам потрогатьи поцеловать их. — Сила этих мальчиков, — продолжал король, —под стать величине их органов; каждый из них способен на пятнадцать илишестнадцать извержений, и при каждой эякуляции выбрасывается не менеедвенадцати унций семени; словом, это элита моего королевства. Все четверо —калабрийцы, а в Европе нет провинции, которая взращивала бы мужские атрибутытаких размеров.

По соседству с этим будуаром есть еще четыре, в которыхимеется все необходимое для сладострастных утех; сейчас мы разделимся, возьмемс собой по парочке этих тварей и будем развлекаться до изнеможения, тем болеечто вы видели такое грандиозное и возбуждающее зрелище.

Тотчас на пол полетели платья, нижние юбки, панталоны, ипрежде чем начать общие игрища, мы уединились в отдельных комнатах. Ла Риччавзял с собой одну из девушек, одну беременную женщину и обладателя гигантскогофаллоса; Гравинес предпочел Олимпию и одну будущую мать, а Фердинанд увелКлервиль, копьеносца, несчастную вдову и двоих девочек; Шарлотта выбрала меня,и мы прихватили с собой парочку копьеносцев, одну девочку и оставшуюся женщину.

Когда мы вошли в свой будуар, королева Неаполитанскаявзволнованно и доверительно заговорила со мной:

— Знаете, Жюльетга, я больше не могу скрывать своичувства к вам, поэтому знайте, что я вас обожаю. У меня слишком распутныйхарактер, чтобы я могла поклясться вам в верности, к тому же это романтическоечувство не имеет никакой ценности в глазах таких людей, как мы. Но я не сердцепредлагаю вам, а влагалище, влагалище, которое начинает истекать соком, когда кнему прикасается ваша рука. Я вижу в вас родственную душу, мы с вами дажемыслим одинаково, и уж конечно, я предпочитаю вас вашим сестрам. Олимпияглуповата, хотя иногда обнаруживает вдохновение, но чаще всего она остаетсяробкой и нерешительной, а в глубине души она — отъявленная трусиха, идостаточно удара грома в небе, чтобы обратить ее в добропорядочное существо.Что касается до Клервиль, она великолепная и бесконечно мудрая женщина — этогоя не отрицаю, но у нас с ней разные вкусы: она упражняется в жестокости толькона мужчинах, я также не прочь принести в жертву противоположный пол, но мненравится проливать и женскую кровь. Кроме того, она высокомерно относится ковсем нам, и это очень задевает мою гордость. А вот у вас, Жюльетта, достоинствне меньше, а может быть и больше, чем у нее, и в то же время вы нисколько нетщеславны, поэтому с вами очень легко; я подозреваю, что в сущности у васмягкий характер, и хотя ваш ум порочен до крайности, ваше сердце способно наверность по отношению к друзьям. Одним словом, я вас люблю, и пусть залогоммоей любви будет вот этот бриллиант, который я прошу вас принять и которыйстоит не менее пятидесяти тысяч крон.

— Вы необыкновенная женщина, Шарлотта, — отвечалая, отказавшись принять перстень, — и я глубоко тронута вашими чувствами комне; будьте уверены, что я отношусь к вам, точно так же. Но должна признатьсявам, дорогая, — и это можно назвать моей идиосинкразией, — что дляменя имеет ценность только то, что я беру сама, а подарки я презираю. И если выхотите угодить мне в этом смысле, это будет очень нетрудно сделать.

— Каким же образом?

— Прежде всего поклянитесь своей любовью, что никому иникогда не расскажете о моем страстном неодолимом желании.