Мы путешествовали со своим поваром, поэтому нам в любоевремя был гарантирован вкусный обед. После обильной трапезы, за которойприслуживали дочери хозяйки, нам указали дорогу к храмам. Эти три великолепныхсооружения настолько хорошо сохранились, что им ни за что не дашь три иличетыре сотни лет. Мы их внимательно осмотрели и, пожалев о том, что по всемумиру тратятся огромные средства и усилия на божеств, существующих лишь ввоображении глупцов, возвратились в поместье, где нас ожидали дела не менееинтересные.

Клервиль объяснила хозяйке, что мы боимся спать одни в такомуединенном месте, и попросила позволения разделить ложе с ее, дочерьми.

— Ну, конечно, сударыня, — засуетилась добраяженщина, — мои девочки будут только польщены такой честью.

Каждая из нас выбрала себе наперсницу по вкусу, и мыразошлись по своим комнатам.

Мне досталась пятнадцатилетняя, самая младшая —очаровательнейшее и грациознейшее создание. Едва мы накрылись одной простыней,я начала нежно ласкать ее, бедняжка ответила мне нежностью, и ее безыскусностьи наивность обезоружили бы кого угодно, только не меня. Я подступила к ней срасспросами, но, увы, невинная девочка не поняла ни слова: несмотря на жаркийклимат Природа еще не вразумила ее, и бесхитростные ответы этого ангеладиктовались только самой потрясающей простотой. Когда же мои шаловливые пальчикикоснулись лепестков розы, она вздрогнула всем телом; я поцеловала ее, онавернула мне поцелуй, но такой простодушный, какой можно встретить лишь вобители скромности и целомудрия.

Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провеланочь, уже не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала вобъятиях этого прелестного существа.

— Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствияничем не отличались от ваших, — улыбнулась я подругам.

— Клянусь своим влагалищем, — проговорилаКлервиль, — по-моему никогда я так много не кончала. А теперь, Жюльетта,прошу тебя отослать этого ребенка — нам надо кое-что обсудить.

— Ах, стерва, — не удержалась я, заметивметаллический блеск в ее глазах, — вот теперь я вижу всю твою душу, вкоторой кипит злодейство.

— Действительно, я намерена совершить одно из самыхужасных, самых чудовищных… Ты знаешь, после такого сердечного приема, послетакого удовольствия, которое доставили нам эти девочки…

— Ну и что дальше? Продолжай.

— В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить,сжечь дотла их дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем ихтрупы.

— Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведемприятный вечер со всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь изНеаполя рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, апотом займемся убийствами.

— Выходит, тебе надоела твоя девочка? — спросиламеня Клервиль.

— Смертельно.

— Что до меня, моя мне осточертела, — добавилаБоргезе.

— Никогда не следует слишком долго тешиться с однимпредметом, как бы хорош он ни был, — заявила Клервиль, — если тольков кармане у вас нет смертоносного порошка.

— Вот злодейка! Но давайте сначала спокойнопозавтракаем.

Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами неменьше, чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребностьсношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергалисомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместьебыло захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы ужезнакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительнойсвежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой младшейбыла Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую, шестнадцатилетнюю,звали Матильда — с приятными чертами лица, с томностью во взоре она напоминаламадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой, и лицом, и телом она неуступала Венере, словом, она была самой красивой в семье, и с ней предаваласьнепристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших звали Роже, Виктор, Агостино иВанини. Первый принадлежал мне лично, он был парижанин, двадцати двух лет,оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже француз, восемнадцати лет,принадлежал Клервиль, и его оккультные качества были ничуть не хуже, чем уРоже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были камердинерами Боргезе — обамолодые, красивые и прекрасно оснащенные.

Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашимиприготовлениями и хлопотами, спросила, что они означают.

— Скоро сама увидишь, стерва, — сказал Агостино,приказывая ей, направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временемостальные лакеи обратились с таким же предложением к трем дочерям. Черезнесколько минут и мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками,предстали перед нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула кРозальбе.

— У меня текут слюнки, когда я смотрю на этусучку, — заявила она, ощупывая ягодицы и груди Розальбы. — А такихангелочков, — повернулась она к девочкам, — я не видела за всю своюжизнь. Вот стерва! — взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу. — Тывыбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милыеподруги, вы доверяете мне руководить церемонией?

— Конечно, разве можно поручить это ответственное делокому-нибудь другому?

— Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будемудаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.

— Может быть, возьмем с собой кого-нибудь измужчин? — спросила Боргезе.

— Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их наследующем этапе.

Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только освоих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держалидочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзатьсвою родительницу; я исколола иглами все груди, покусала всем клиторы,пощекотала их язычком и в довершение сломала маленький палец на правой руке укаждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала:они были все в крови. Предварительные упражнения закончились, и мы поставилиперед собой рыдающих жертв.

— Вот как вы платите за нашу доброту, —всхлипывали они, — за все, что мы для вас сделали.

Мать, безутешная мать, прижала к себе дочерей; они прильнулик ней, орошая слезами ее грудь, и все четверо составляли трогательную,хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможнорастопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг, чужое горе еще сильнееразжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли струйки липкого нектара.