должен вернуться в прах". Как и его старый наставник, принц хотел, чтобы его облачили в рясу целестинцев, положили на деревянный щит и без всяких лишних слов, с непокрытыми лицом и руками, поместили на хоры церкви, которую он так часто посещал. Помимо этих погребальных изысков, слова и идеи Филиппа де Мезьера можно распознать в заявлении, которое Людовик счел нужным сделать в одном из пунктов своего завещания по поводу раскола: "Человеку свойственно грешить, но упрямство есть дьявольское наущение". Опасаясь, что его упрекнут в "упрямстве", герцог Орлеанский укрылся за авторитетом короля Франции и "галликанской и воинствующей" Церкви, не исключив, однако, возможности созыва Вселенского Собора. То же самое можно прочесть в Сне старого пилигрима.

Недаром Филипп де Мезьер решил закончить свои дни в монастыре целестинцев и привлечь туда человека, который после короля был самой важной фигурой в государстве. Со времен Карла V парижский монастырь целестинцев стал новым прибежищем монархии, расположенным в самом центре столицы, рядом с Отелем Сен-Поль, где в настоящее время и проживал король. Статуи Карла V и королевы Жанны  Бурбонской стояли у входа в церковь. И если бы все зависело от него самого и от той упрямой и боевитой группы его приближенных советников, то, возможно, именно здесь и был бы похоронен мудрый король, к вящему неудовольствию бенедиктинцев Сен-Дени. Откуда же взялась такая привязанность к этому монашескому ордену? Какие мысли и какие скрытые мотивы, лежали в основе выбора места поклонения?

Для подданных Карла V и Карла VI в этом не было никакой тайны. Все они хорошо помнили, основателя ордена, Святого Пьетро дель Морроне. Это был тот странный понтифик, Целестин V, аскет и отшельник, который, как ни странно, на исходе XIII века был избран Папой, но вскоре отказался от тиары, чтобы вернуться в свою пещеру и посвятить себя постам и молитвам. Сменивший его Бонифаций VIII "прославился" конфликтом с королем Филиппом IV Красивым и нападением на Папу в Ананьи, где посланники короля, оскорбив понтифика, возможно, вели себя не лучшим образом. Поэтому Бонифация VIII следовало очернить и забыть, а его предшественника возвеличить.

Как только орден, основанный Целестином V, начал распространяться, Филиппом IV Красивый принял и одарил его общину во Франции. Его преемники и их советники, особенно те, кто был враждебен к теократии и посягательствам папства на королевскую власть, стали поддерживать целестинцев.

Вокруг ордена целестинцев группировались идеи и люди, связанные между собой определенной концепцией монархии. Это были и бывшие наваррцы, перешедшие на сторону Карла V, и партия кардинала Булонского при авиньонском дворе, и инициаторы церковного раскола 1378 года, и мармузеты… Это были и Филипп де Мезьер, и молодой и уже святой кардинал Люксембург, и Жан де Ла Гранж, суровый кардинал Амьенский, которого недолюбливал Карл VI и который в своей гробнице воплотил идеи своей партии в отношении Церкви и государства. Для этих друзей целестинцев королевство было новым государством, дистанцировавшимся от монархии старого образца, ее традиций и противоречий. Как мы уже видели, Филипп де Мезьер был совестью этой партии, а Людовик Орлеанский в молодости был ее надеждой.

В свете этих устремлений политическая личность Людовика Орлеанского становится более понятной, даже если сохраняет всю свою загадочность. Он был принцем, воплотившим в себе целое течение политических идей, поддержанных группой мыслителей и практиков. Для них он был идеальной моделью, новым принцем нового государства. Пока неясно, предпочли ли французы другой тип принца, оценили ли они, как это произошло позднее, одни черты личности Людовика или предпочли другие. Людовика хвалили за то, что он был предвестником Возрождения, восхищались его красноречием, вкусом к культуре, его окружением гуманистов, но Пьер Сальмон, писавший в начале XV века, настоятельно советовал ему прислушиваться к мнению старших и мудрых людей и обращаться к хорошим историческим книгам. Людовик был методичен в работе, искусен и сдержан в дипломатических переговорах, но похоже французы предпочитали в принцах не эффективность а благосклонность. 

А что касается новых идей о прогрессе государства, носителем которых Людовик себя сделал, то выдерживают ли они сравнение со старым идеалом "реформ" и древним уважением к "французской свободе"? Герцог Бургундский, отстаивавший эти идеалы, завоевал сердца парижан и многих французов. Людовик же был нелюбим.

Глава XXIV.

Соперничество принцев

(1400–1407 годы)

Как бы то ни было, Людовик не был тираном ни в современном, ни даже в средневековом смысле этого слова. Когда Жан Пти обвинял принца в тирании, он вынужден был давать весьма специфическое определение этому слову: тиран — это тот, кто повышает налоги, тиран — это тот, кто хотел сжечь своего короля… В характере Людовика еще есть темные пятна, но с уверенностью можно сказать, что стремление к власти не являлось его доминирующей чертой. Поэтому объяснять смертельное соперничество герцога Бургундского и герцога Орлеанского столкновением двух властных амбиций представляется несколько недальновидным. Не следует ли взглянуть глубже, возможно, на противостояние двух политических течений с их программами, идеями, людьми, лидерами и сторонниками, на эволюцию политических структур, которая делала все более затруднительным сосуществование в королевстве государства и территориальных княжеств и все более неизбежным столкновение княжеств друг с другом? История первых лет XV века это покажет.

Новая политическая сила

С конца XIV века, когда колесо фортуны повернулось, увлекая за собой короля Англии и императора, короля Неаполя и авиньонского Папу, лишенных французской поддержки. В королевстве Франция что-то изменилось. Людовик, герцог Орлеанский, достигший двадцати восьми лет, начал соперничать со своими дядями, братьями Карла V, герцогами Беррийским и Бургундским. Однако Филипп Смелый находился в зените своего могущества. Герцог Бургундии, пфальцграф  Бургундии (Франш-Конте), граф Фландрии, Артуа, Шароле и так далее и первый пэр Франции, он был богатейшим из принцев. После первого приступа болезни у короля он крепко держал в руках правительство и умело управлял внешними сношениями Франции с охваченной волнениями Европой. В свои пятьдесят восемь лет он обладал богатым жизненным опытом и, множеством детей и внуков, женатых или готовых вступить в брак, чтобы продвигать свои территориальные интересы.

Людовику было еще далеко до власти и авторитета короля, но с ним все чаще приходилось считаться. Он был единственным братом короля, Карла, который был болен и в любой момент мог окончательно потерять рассудок или умереть. У Карла и Изабеллы были сыновья: в 1391 году родился Дофин Карл умерший в 1401 году в возрасте восьми, в 1397 году — Людовик, ставший в 1401 году новым Дофином и герцогом Гиеньским, и наконец в 1398 году Иоанн будущий Дофин и герцог Туреньский. Людовик Орлеанский в свою очередь был отцом трех сыновей, за которыми, как говорили, его жена заботливо ухаживала. Кто знает, что могло случиться в будущем? Возможно, в один прекрасный день Людовик мог стать регентом, а может быть, и королем. Так считали во Франции в 1400 году.

В глазах своих дядей, которые, казалось, забыли об ответственности, которую они сами несли в его возрасте, и их советников, людей с богатым жизненным