убедить Папу остаться в Авиньоне, уже воспринималась французами как болезненное поражение. Карл V все же отправил к Папе своего лучшего оратора Ансо Шокара, но тот не смог одолеть итальянце в области традиционной риторики и победа досталась им. Жильбер Оуи — лучший знаток раннего гуманизма — считает, что это потрясение имело благотворные последствия и побудило магистра Наваррского колледжа Николя Орезмского предпринять настойчивые усилия, чтобы наверстать упущенное. Он также повторяет слова Джан Галеаццо Висконти, тестя Людовика Орлеанского, который считал Колуччо Салютати своим самым опасным врагом и говорил, что одно его письмо стоит тысячи воинов.

Людовик Орлеанский, как и его тесть, ценил такое оружие по достоинству и использовал его там, где оно было необходимо. Гуманисты в правительстве были его людьми. Он знал их лично, помогал им выстраивать карьеру и пользовался их услугами. Он расставлял их на ключевые посты: Гонтье Коль был главной фигурой в государственных в финансах, а Жан де Монтрей — в дипломатии.

Но ни их идеи, ни их методы не встретили единодушного одобрения. Их критиковали за несоблюдение правил политической игры, принятых в то время: в дипломатических дебатах хранить молчание и тайну, держать в запасе аргументы и документы, а во время переговоров устанавливать тайные контакты с противником. В разгар дискуссии с Бенедиктом XIII гуманисты составили послание авиньонскому Папе, которое так и не было отправлено, но вызвало настоящий скандал: вопреки всем правилам, оно не было структурировано по нескольким разделам. Хуже того, в нем было больше цитат из классических авторов, чем из Священного Писания, Отцов Церкви и других авторитетов. И адресован он было Папе Римскому. В Авиньонской канцелярии никто бы не увидел в этом ничего плохого, но в Париже эффект был плачевным, как в Канцелярии, так и в Парламенте. А что же Университет?

Жан Пти и другие давно считали гуманистов изменниками и в 1418 году им это припомнили. Они заняли видное место в "черном списке" и дорого заплатили за свои политические и интеллектуальные взгляды, а также за дружбу с Людовиком Орлеанским: Наваррский коллежа был разграблен, а Гонтье Коль, Жан де Монтрей и другие погибли во время резни.

Государственный деятель

Одаренный хорошей памятью и острым умом, вдумчивый, получивший образование у хороших преподавателей, Людовик Орлеанский максимально использовал уроки гуманистов для освоения ремесла государственного деятеля. Все современники отмечали его красноречие. По словам Кристины Пизанской, принц  обладал "прекрасной речью".  Монах из Сен-Дени пишет: "Монсеньор имел удивительную легкость речи, которая отличала его от всех господ его времени. Он не раз превосходил своим красноречием самых знаменитых ораторов… даже ораторов почтенного Парижского Университета, как бы хорошо они ни разбирались в тонкостях диалектики, в знании истории и в науке богословия. Я сам не раз видел, как он проявлял больше изящества в своих ответах, чем те, кто ему противостоял".

Но это были не просто изящные слова. Кристина Пизанская, более откровенная, чем Монах из Сен-Дени, ясно дает понять, что речь идет об ответах на доклады "докторов наук и ученых клириков" на ответственных собраниях. Таких как королевский Совет, где вопросы, стоящие на повестке дня, "дела", как их тогда называли, "предлагались и излагались", то есть обсуждались в соответствии с диалектическим методом. Речь идет о политике, а точнее, о принятии конкретных решений.

Именно в этом, по словам Кристины, Людовик и преуспел. Принц внимательно слушал, запоминал и все быстро усваивал, так что казалось, что он "долго изучал обсуждаемый предмет". Он действовал методично, отвечая "по пунктам и по порядку, каждому". Когда он говорил, то делал это естественно, не меняя голоса, чтобы перенять акцент университетских ораторов, не применяя возвышенный стиль некоторых принцев, употребляющих "высокие и гордые слова", а спокойно и доступно.

Людовик был методичен и в своих повседневных делах. Кристина убедилась в этом "воочию", однажды во время слушаний, когда она сама обратилась к принцу с просьбой. Более часа она "находилась в его присутствии" и наблюдала "его самообладание", как он спокойно "распределяет задания", "каждое по порядку". Когда подошла очередь Кристины, она высказала Людовику свою просьбу, и тот немедленно сделал все необходимые распоряжения.

Людовик бал эффективен. В этом и заключается суть дела. Принц ожидал, что его собственные усилия будут эффективными в политике, в слове и в письме, и именно этого он требовал от гуманистов, состоящих у него на службе. Амброджио Мигли сам сказал об этом, когда определил суть своей службы принцу: "Моя задача — оказывать ему посильную помощь, чтобы он излагал свои мысли в письмах с изяществом, эффективностью и честью". Он же охарактеризовал герцога Орлеанского как "столь великого принца, столь активного и столь эффективного в управлении государственными делами, на что направлены все его усилия". Таким предстает перед нами герцог Орлеанский — вдумчивым, методичным и эффективным государственным деятелем. Но был ли он для подданных Карла VI идеальным принцем?

Благочестие принца

Идеальный государь обязательно должен был быть благочестивым человеком. Он должен был с преданностью посещать богослужения, выслуживать длинные проповеди и совершать паломничества к святыням. Он должен был не скрывать своего благочестия, а, напротив, открыто демонстрировать его в назидание своим подданным. Он должен был быть щедр по отношению к церквям, верующим и бедным.

По словам Кристины Пизанской, Людовик в совершенстве выполнял все религиозные обязанности принца. Он каждый день ходил в церковь монастыря целестинцев, слушал мессу и подолгу там оставался. Он был "очень набожен, особенно во время недели Страстей Господних", когда он посещал все монастырские богослужения. Людовик охотно одаривал милостыней бедных и посещал "больных в Отель-Дьё", особенно на Страстной неделе. В его счетах отражены сведения о пожертвованиях, сделанных им церквям, о проведенных ремонтах и заказанных украшениях — 100 ливров аббатству Сен-Флорентин-де-Бонневаль в епархии Шартр "на большое несчастье, причиненное ветром, который недавно снес колокольню этой церкви". Общая сумма благочестивых пожертвований, указанных в его завещании, составила 130.000 франков — огромная сумма, если учесть, что герцог заплатил 200.000 франков за графства Блуа и Дюнуа. Почему же Жан Пти утверждал, что набожность принца была лишь "лицемерием и притворством"? Почему его обвиняли в том, что он никогда ничего не жертвовал церквям королевства? Из свидетельств и рассказов современников, а тем более из завещания Людовика, его набожность и благочестие представляются весьма специфическими.

Завещание Людовика Орлеанского

В те времена завещание было не просто актом, с помощью которого решались, а иногда и оправдывались семейные договоренности относительно наследства. Смерть была переходом в иной мир. "Пилигримы, стремящиеся в истинный мир, который есть рай, должны, прежде чем пройти через смертный пролив, распорядиться благами, которые Бог дал им в этом мире, чтобы вернуть то, что уже не потребуется телу и душе, а также то, что они должны Церкви и своей семье". От времени царствования Карла VI сохранилось множество завещаний. На первый взгляд, все они выглядят одинаково, в неизменном порядке излагая одни