они "получали власть над всеми женщинами"… и, несомненно, получали удовольствие от того, что граничило с запретным.

Колдовство было запрещено, и Церковь, и королевское правосудие строго преследовали подобные практики. В тот же год, когда Людовика заподозрили в колдовстве, из парижского Шатле отправили на костер двух женщин, которые занимались подобными делами, а Жан Жувенель, привлеченный в качестве эксперта, решил, что их недостаточно выставить привязанными к позорному столбу в бумажных митрах с надписью  "Я ведьма", а следует приговорить к смертной казни.

Для молодого принца, которому многое было позволено, являлось большим искушением преступить законы Церкви и позволить своим молодым друзьям воспользоваться свободой, которую давало его высокое положение. Филипп де Мезьер в своем Сне старого пилигрима также предостерегал молодого Карла VI и его брата от колдунов и их запретных практик.

Несмотря на эти мудрые предостережения, Людовик Орлеанский, по-видимому, проявлял в юности к оккультным наукам не только мимолетный интерес.

Надо сказать, что людям того времени было трудно провести грань между научными знаниями и запретными искусствами, между астрономией и астрологией, психологией и гаданием, определенными мистическими экспериментами и обращениями к дьяволу. В конце концов, сам Карл V  прислушивался к своим "астрологам". Он полагался на молитвы Гильметты де Ла Рошель, "доброй женщины", которой являлись видения, а иногда, во время транса, она "поднималась с земли в воздух более чем на два фута", что Церковь считала весьма подозрительным. В ее библиотеке можно было найти несколько любопытных книг, которые мы бы не отнесли к "науке" или "философии", как это было принято в то время.

Болезнь короля помогла прояснить ситуацию. Добрые люди твердо верили, что болезнь вызвана заклинаниями и проклятиями, и. что вылечить ее можно только с помощью заклинаний и других магических практик. В народе ходили слухи, что во всем виноваты Людовик и Валентина… Интеллектуалы отреагировали, конечно, в защиту герцога Орлеанского, но также во имя веры и, впервые, разума.

Монах из Сен-Дени, как объективный хронист, сообщая о распространявшихся слухах, не преминул заявить, что болезнь короля имела естественные причины. "Я далек от того, чтобы разделять, — писал он, — вульгарное мнение о заклинаниях, распространяемое глупцами и суеверными людьми; врачи и богословы сходятся в том, что злые заклинания не имеют силы".

То же самое говорили ученые и гуманисты входившие в окружение Людовика и Валентины. Оноре Бонэ, провансалец, писавший по-французски, посвятил свою поэму Явление мэтра Жана де Менга (L'Apparicion de maistre Jehan de Meung) оклеветанной Валентине и заклеймил позором легковерное невежество:

Невежды говорят...

Что король вовсе не болен

А приступы его безумия

Если это только не измена,

Навеяны колдовством или ядом

Поразившими его печень

Но это просто выдумки,

Потому что король тоже человек

И может заболеть как и другие люди.

Аббат де Серизи, в свою очередь, критиковал Жана Пти за предположение, что причиной болезни короля могло стать колдовство, поскольку, по его словам, "колдовство — это выдумки, и оно не имеет никакого действия". А Людовик Орлеанский однажды приказал сжечь на костре всех шарлатанов, утверждавших, что они вылечат короля с помощью магических практик.

Но было уже поздно. Общественное мнение еще не забыло шалостей его молодости и тем более Бала объятых пламенем. Оно легко принимало ученых людей за колдунов, особенно если они жили в уединении и выглядели странно. Оно не доверяло книгам. И с этой точки зрения Людовик был под подозрением.

Библиотека герцога Орлеанского

Людовик продолжил интеллектуальную традицию своего отца. Еще не достигнув двадцатилетнего возраста, он начал покупать и заказывать книги. Его "книготорговец" содержал настоящую мастерскую по переписке текстов. Им была изготовлена прекрасная копия Зерцала исторического (Miroir historial) Винсента де Бове. Также был воспроизведен перевод Этики и Политики Аристотеля. Если принц хотел подробно изучить какое-либо произведение, он брал его в библиотеке. Например, в 1398 году он заплатил десять франков в Коллеж де Прель (Collège de Presles), чтобы прочитать Град Божий (Cité de Dieu) Святого Августина. Людовик покровительствовал писателям, а Эсташ Дешан, Фруассар и Кристина Пизанская посвящали ему свои произведения.

В 1392 году, когда ему исполнился двадцать один год, герцог Орлеанский взял к себе на службу Жиля Мале, ранее служившего в библиотеке Карла V. Несомненно, именно Людовик в 1397 году поручил Мале создание "новой библиотеки". Это было скромное подобие библиотеки Лувра — комната в принадлежавшем Людовику Отеле, на улице Потерн, рядом с Отелем Сен-Поль и церковью целестинцев. Колар де Лаон, один из лучших живописцев того времени, украсил ее прекрасными фресками. Стекольщики создали витражи. Позаботились и о книгах. Переплетчик поработал над шестидесятью двумя из них. В отсутствие полной описи трудно сказать о содержимом этой библиотеки. Однако она дает представление о том, что читал принц: латинские классики, часто переведенные на французский, книги по истории и политической философии, энциклопедии, такие как Зерцало историческое, Сокровищница (Trésor) Брунетто Латини, О свойствах вещей (Livre des propriétés des choses) Бартоломея Английского. В общем книг было у принца было больше, чем в других частных библиотеках.

Парижский гуманизм

Об интеллектуальных пристрастиях Людовика Орлеанского можно судить прежде всего по его окружению — советникам и секретарям. Во время своих итальянских похождений Людовик познакомился с ранним гуманизмом. В 1395 году сир Ангерран де Куси, посланный им в Милан, должен был на месте нанять секретаря, который бы составлял письма и акты принца в ломбардском стиле, не вызывая смеха архаичной латынью и не рискуя ошибиться в формулировках. Куси выбрал Амброджио Мигли, который, несомненно, обучался в миланской канцелярии, и переманил его на службу к принцу.

В Париже Амброджио окунулся в столичный интеллектуальный мир. Преподаватели из Наваррского колледжа и секретари королевской канцелярии годами изучали Петрарку и других итальянцев. Они учили риторику по Цицерону, исследовали, копировали и исправляли рукописи античных авторов. Жан де Монтрей, занимавший пост секретаря короля и игравший все более важную роль в дипломатии, вел переписку с канцлером Флоренции Лино Колуччо Салютати, гуманистом, в котором современники видели преемника Петрарки. После долгих уговоров Монтрей добился того, что Салютати одолжил ему собрание своих писем. Они должны были послужить образцом для его собственных сочинений, а также для преподавания молодым клирикам в Канцелярии. На них выросло целое поколение: Жан Жерсон и Матье Николя Клеманжи, братья Гонтье и Пьер Коль, Жак де Нувион и Жан Ле Бег.

Таким образом, в последние годы XV века сформировался круг первых парижских гуманистов. Все они были профессиональными литераторами но находились на службе у короля, Папы, кардиналов или герцога Орлеанского. Если они и хотели перенять красноречие у древних авторов, то только для того, чтобы использовать его в качестве политического оружия, эффективность которого они признавали, а иногда и опасались. Неудача посольства в 1367 года, не сумевшего