Когда на втором этаже появилась княгиня, растрёпанные, всклокоченные Тёма, Стёпка и Мари, забыв обо всём, носились по коридору, пиная ногами мяч. Над ними, радостно чирикая, метался воробей. С парсуны за игрой азартно следил рыжебородый дед. Тёма играл один против двоих. Владел преимуществом в обводке и в ударах по воротам, обозначенным двумя стульями (остальная мебель была как попало сдвинута к стенам). Он же вёл комментарий:

– Белосельский-Белозерский коронным ударом с левой забивает восьмой гол!

– И по какому это поводу поминают тут мою фамилию? – спросила княгиня.

– Крёстная! – раскрасневшаяся Мари подбежала к ней, обхватила за талию. – Эти мальчики, Тёма и Стёпка, они дедушку сегодня спасли….

Княгиня посмотрела на мальчиков.

– Дедушку спасли? А я из-за них чуть не умерла со страху. Они меня с утра в карете навестили. Помните?

– Мы случайно, – смущённо начал Стёпка. – Нам спрятаться надо было. Я сейчас всё объясню. Дело в том, что…

Тёма понял, что честный Стёпка начнёт рассказывать о погоне, о прокламации в защиту пернатых, о девочке Мари – Марье Владимировне – через семьдесят лет, в гетрах, на велосипеде, со стайкой птичек. И поспешно перебил:

– Значит, дворец Белосельских-Белозерских – ваш? Архитектор Тома де Томон или Воронихин? По-моему, неплохо построено, особенно канелюры[14]…

Тёма, конечно, не знал, что такое канелюры, но слово показалось ему подходящим для случая. Княгиня с недоумением посмотрела на Тёму. Стёпка решил, что она недостаточно оценила его друга.

– А, Тёма, между прочим, – объявил он, – вашего правнука знает.

Дед на парсуне тоненько захихикал.

– Негодный мальчишка! – княгиня стукнула Тёму веером по голове. – И сколько же мне лет, по-твоему?! Правнука он моего знает!

Она ещё раз стукнула его веером, уже посильнее. Тёма смутился. Мари, запрыгав, потянула княгиню за руку:

– Они шутят. Крестная, поиграй с нами, пожалуйста, а то Тёма всё время выигрывает!

…Тем временем граф Мовэ, после нескольких неудачных попыток, завладел, наконец, вниманием генерала. Уловив момент, когда Иван Степанович за какой-то надобностью зашёл в свой кабинет, граф прошмыгнул за ним и попросил пару минут для изложения чрезвычайно важного и выгодного предложения.

– Что вы скажете, – сказал он, усевшись напротив стола и ковыряя пальцем узор на ручке кресла (вся мебель в кабинете была украшена затейливой резьбой и росписью), – о воздвижении таких же колонн, как Александрийская, во всех крупных европейских городах? Но не где попало, на площадях и набережных, а строго по плану!

– Экстравагантно. И план, я полагаю, ошеломительный?

– Именно так, ошеломительный! – торжествующе воскликнул граф. – При подъёме на монгольфьере[15], с высоты птичьего полёта, колонны эти образуют большую, пересекающую Европу букву «N», вензель государя императора!

Тут граф схватил перо и на листке бумаги графически отобразил свою идею. Он горячо говорил о колоссальном патриотическом, а равно и международном значении предприятия, во главе которого должен будет встать Иван Степанович, потому что только с его умом и талантом можно получить благоволение и стартовый капитал. А организацию он, граф, готов взять на себя…

Генерал несколько раз порывался уйти, однако граф вскакивал, преграждал ему дорогу и, артистически жестикулируя, ещё более увлечённо живописал выгоды проекта.

Но когда со второго этажа послышался свист, крики, аплодисменты, Иван Степанович решительно поднялся и, деланно озабоченный, отодвинув в сторону назойливого воздухоплавателя, быстрым шагом вышел из кабинета.

Он взбежал по лестнице и в крайнем изумлении остановился. Княгиня, подняв юбку, ловко подбрасывала мяч носками туфель с одной ноги на другую. Потом поддала его коленом, приняла на подъём. Рыжий дед на парсуне, засунув два пальца в рот, залихватски свистнул. Княгиня опять подбросила мяч и, под восторженные крики Мари и мальчиков, сильным ударом головы послала его прямо в парсуну – дед еле успел увернуться. Мари подбежала к Ивану Степановичу, прыгая и хлопая в ладоши:

– Ты видел? Правда, здорово? Прелесть какая крёстная! А игру Тёма придумал. Он – изобретатель. И музыку сочиняет!

Она схватила дедушку за рукав и потащила к пианино в классной комнате. Потом потянула за собой и Тёму:

– Тёма, голубчик, душечка, сыграй, ну вот этот танец, что ты сочинил, что сейчас играл!

… На набережной под открытым окном особняка остановился молодой человек с небольшой бородкой, а за его спиной – ещё несколько прохожих: двое мастеровых, разносчик, горничная. Молодой человек – судя по мундиру, студент училища правоведения – прислушался, достал из кармана блокнот, быстро расчертил нотный стан и начал записывать доносящуюся из окна мелодию «Танца маленьких лебедей», бойко, хоть и не очень чисто, исполняемую Тёмой. Судя по звукам, музыка также сопровождалась смехом и танцами. Прохожие, стоявшие у парапета за спиной студента, сначала притоптывали в ритм мелодии, потом стали потихоньку пританцовывать; народу на набережной под окном собиралось всё больше. Оценив общее к себе внимание, горничная, мастеровые и разносчик, дурачась, взялись за руки и принялись плясать в ритме Тёминой музыки.

– Пётр Ильич! – окликнули студента.

– Всё-всё, иду, Мариус Иванович, – поспешно дописывая, отозвался Чайковский и побежал к ожидавшему его молодому человеку, балетмейстеру Петипа, напевая только что услышанную мелодию. Мариус Иванович, между тем, внимательно смотрел на танцующих[16].

В гостиной было уже почти пусто – гости разъехались. Сидя напротив дверей в кабинет Ивана Степановича, граф Мовэ очаровывал Мари и княгиню Белосельскую-Белозерскую фокусом. Он поставил на стол кверху донышком пустую фарфоровую чашечку, а затем, просчитав: «ан, де, труа»[17], поднял ее. Княгиня и девочка сначала взвизгнули, а потом захохотали: на столе кто-то зелёный и членистоногий, то ли кузнечик, то ли саранча, плясал канкан, вполне профессионально задирая «ноги» и «руки» и стрекоча что-то похожее на Оффенбаха[18]. Граф снова накрыл насекомое чашечкой, а когда поднял, под ней было пусто. Несмотря на разницу в возрасте, и Мари и княгиня равно были в совершеннейшем восторге.