– Коробочка из-под монпасье! – Тёма повертел её в руках и с видом эксперта, папиным тоном добавил: – Тысяча восемьсот тридцать второй год, Петербург. Атрибуция на основании провенанса[72]. И никакой фантастики.

Он осторожно открыл коробку. Вместо письма от Стёпки там лежало что-то, завёрнутое в истлевшую тряпочку. Тёма развернул. Это было серебряное колечко, как будто две птичьих лапки держат красивой огранки изумруд, – то самое, что Тёма делал для Маши, да так и не успел закончить. Лапки, выкованные Тёмой, были чуть кривоваты, но Стёпка украсил их тонкой работы узором, отшлифовал камень, и колечко было удивительно красиво. Папа ахнул.

– Мне мама – твоя бабушка – рассказывала, что у неё было точь-в-точь такое же!

– Я знаю, – сказал Тёма.

Внутри церкви ещё не разобрали леса, пахло сырой известью. Маша стояла у стены в боковом приделе. Заворожённо смотрела на фреску, видимо, недавно раскрытую.

– Смотри, что у нас… – громко начал папа, но Маша обернулась и приставила палец к губам.

Тёма и папа встали за ней.

Фреска изображала окончание строительства храма на берегу реки. Сверху, с небес, храм благословлял святой, в честь которого он был воздвигнут. А внизу, вокруг храма, толпились его будущие прихожане. Отдельно стояли мастера-строители, в которых Тёма узнал деда Петра, Ивана Степановича, Митю, деда Данилу, Фёдора Андреевича… А Маша, не отрываясь, смотрела на маленькую рыжую девочку, которая держала за руки двух мальчиков в островерхих шапочках, отороченных мехом.

– Машунька, как на тебя похожа! – вырвалось у папы. – Жалко, мамы с нами нет.

– А я здесь! – Мама стояла за их спинами. – За мной павлин зашёл. Спасибо ему.

Павлин независимо прогуливался по крыльцу и делал вид, что ничего не слышит.

– А этот мальчик – просто копия наш Тёма, – сказала задумчиво мама.

– А у девочки колечко красивое, – вздохнула Маша.

Тёма тихонько взял её за руку, надел на палец колечко. Прошептал на ухо:

– Теперь и у тебя такое же.

КОНЕЦ