И он протянул руку к сумке с часами.

Манька сказала, что дворец им не нужен, они свой дом любят. А Стёпка, прижав к себе сумку, буркнул, что часы графу не дадут, обойдутся без его помощи, и вообще, Тёма уже всё придумал, что с деревом делать.

Граф не обиделся. Легко отказался от своего плана и отправил охотников восвояси. Сел на бревно у сарая, закурил коротенькую трубочку и стал живо наблюдать за работами, закипевшими на дворе.

Из сарая показалась огромная доска, бодро засеменила к дереву, подпрыгивая на ходу. Под доской мелькали Манькины валенки.

– Стой! – закричал Стёпка. – Клади доску, мы её сами дотащим!

Манька послушалась, выбралась из-под доски. Утёрла нос варежкой. Тёма и Стёпка взялись за доску, крякнув, с трудом оторвали от земли.

– Она её так хорошо несла, чего ты вылез? – рассердился Тёма.

– Нельзя маленьким тяжести таскать! – упрямо сказал Стёпка.

Они, качаясь, сделали пару шагов. Манька снова подскочила, подлезла под доску и побежала с ней вприпрыжку к дереву.

– Да мне не тяжело! Раньше, когда дедушка в силе был, тоже поднять ничего не могла. А теперь, как у деда сила убавляется, у меня и прибывает…

– Теперь ждёшь, как дед глупеть начнёт? – проворчал Тёма, задетый тем, что маленькая девчонка оказалась сильнее их обоих. Стёпка толкнул его в бок, но Манька, к счастью, не слышала. Продолжала болтать, не замолкая.

– Дед у меня старый, а воды натаскай, а дров напили да наколи, а скотину обиходь… А убирать-стряпать? И то сказать – старый-старый, а как, бывает, до солнца разосплюсь, норовит сам всё сделать…

Тёма командовал. Раз! – и доску подожили на чурбан. Два! Манька с мотком верёвки встала на край доски. Три! Стёпка, разбежавшись, прыгнул на другой её конец, и – четыре! – Манька уже сидела на верхушке дерева, взлетев туда, как рюкзак Звездочёта.

Манька, привязав верёвку к верхней ветке, соскользнула по ней вниз и, по приказу Тёмы, побежала в лес за давешней своей вязанкой хвороста. Стёпка же влез по верёвке на дерево и стал, сверяясь с Тёминым берестяным рисунком, вкруговую подпиливать ствол.

Тёма тем временем кидал в дупло принесённые Манькой хворост, мох, бересту, мешок углей в два своих роста и бочку кедрового масла. А Манька, помогая ему, всё не могла наговориться:

– Зимой, бывает, житьё поскучнее. Мороз завернёт, из дому дён по десяти ходу нет, птица на лету мрёт…

Стёпка спустился с дерева, бросил сумку с часами у подножия и побежал к Тёме и Маньке.

Дупло было набито и законопачено. Из него торчал обильно смоченный маслом мочальный фитиль. Тёма поднёс к фитилю кресало и стал кремнём[28] высекать огонь. Стёпка с обожанием смотрел на друга, совсем забыв о лежащей под деревом сумке с часами.

И напрасно. Потому что в это время граф быстро, как куропатка, зарылся в снег. От сарая, где он только что сидел, к дереву пополз белый сугроб. А сумка сама вдруг зашевелилась. Подпрыгнувший к ней членистоногий изо всех сил тянул её за лямку навстречу сугробу.

Манька, случайно оглянувшись, взвизгнула и метнула в насекомого поленом. Тот отскочил и, подхрамывая, поскакал к сараю. Манька подбежала к дереву, схватила сумку, а на то место, где была лямка, кинула хвост верёвки, свисавшей с верхушки дерева.

Мочальный фитиль загорелся. Тёма приказал всем немедленно отбегать назад.

– Пятнадцать… четырнадцать… двенадцать… – считал Тёма.

– Тринадцать, – поправила Манька.

– Откуда «тринадцать», ты не путай! – огрызнулся Тёма.

– Ты после четырнадцати двенадцать сказал, – вступился за Маньку Стёпка.

– Вот, совсем сбили! – сердился Тё-ма. – Я на чём остановился?

Пока они препирались, ползучий сугроб подобрался к тому месту, где прежде была сумка. Из-под снега высунулась рука графа; нащупав, крепко схватила верёвку.

Тут всё вокруг задрожало, взметнулся снег. Дерево окуталось дымом и пламенем.

– Поехали! – закричал Тёма.

Дерево медленно, как и всякая ракета, оторвалось от земли и, набирая скорость, стало подниматься вертикально вверх. Стёпка и Манька, остолбенев, смотрели на это чудо. Из окна высунулся перепуганный дед Данила. В клубах снежной пыли, дыма и пламени никто не заметил, что вслед за деревом, вися на верёвке, улетал и граф Мовэ. А за рёвом огня никто не услышал ни его воплей, ни отчаянного стрёкота членистоногого.

Поднявшись на нужную высоту, от дерева, как ступени от ракеты, стали отделяться подпиленные части, падая во двор чурбаками дров. Манька прыгала, смеялась и хлопала в ладоши. А когда посмотрела на дом, запрыгала и захлопала ещё веселее: крыша сама собой выровнялась, выпрямились стены. Из труб потянулся дымок. С мычанием из леса побежала в родной хлев скотина, за ней прилетела птица…

Тёма достал колечко Ивана Степановича и протянул Маньке:

– А это тебе от Ванечки.

– От Ванечки? – Манька зарделась, поцеловала сначала колечко, потом Тёму и Стёпку. Подбежала под дедово окно.

– Вот, а ты говорил, Ванечка забудет! – Повертела ладошкой, чтобы дед увидел тонкой работы серебряное колечко: как будто две птичьи лапки держат большой, красивой огранки изумруд.

Тёма, Стёпка, Манька и дед Данила сидели за деревянным столом в горнице. Весело горел в печи огонь. Горница была вся резная – и стены, и мебель и утварь, как кабинет Ивана Степановича в Петербурге, были украшены узорами и росписью. Резьба, впрочем, была затейливее, с барельефами, изображающими сцены с людьми, животными и птицами. Над лавкой в резной тяжёлой раме висела огромная, в полстены, старинная карта России.