– Да нечего особенно рассказывать. Никаких признаков насилия и вообще ничего необычного. Разве что… А ты знала, что Ольшанская была беременна?

– Что?! От кого?

– Ну, дело закрыто, вернее, и не было открыто, поэтому подробности мне неизвестны.

– И тебе не кажется это подозрительным? Беременная женщина выпивает полторы бутылки шампанского – вторую она вроде бы так и не допила.

– Про беременность она вполне могла и не знать – там срок какой-то небольшой: пять-шесть недель. Да, и опять же, вот был недавно случай…

– Умоляю, избавь от подробностей. Уверена, ты и не такое встречал. Это все?

Перед тем как ответить, Макс замялся. Буквально на секунду, но мне этого хватило, чтобы не принять односложный отрицательный ответ и вцепиться в собеседника бульдожьей хваткой.

– Выкладывай! Иначе я пойду на преступление, подкуплю Ещенко тортом, а ему мучное противопоказано. Ты знаешь, что я все равно добьюсь своего с тобой или без тебя.

Конечно, я блефовала, и Коломойскому это было прекрасно известно, поэтому его дальнейшие откровения являлись жестом доброй воли, а не реакцией на шантаж. Он играл со мной в поддавки. Но какая, в сущности, разница?

– У Ольшанской слегка повреждена эмаль передних зубов.

– Что это значит?

– Что угодно, – пожал плечами Макс. – Может, это след от БДСМ-кляпа. Знаешь такие круглые шары-молчуны, которые некоторые суют себе в рот во время секса. А быть может, она любила орехи грызть.

– Или кто-то насильно вливал ей алкоголь в рот, – тихо произнесла я.

– Эта версия не исключена, хотя и не является основной для следствия, – спокойно парировал Коломойский.

– Ты серьезно?! – Алена укоризненно покачала головой.

– Да, что не так опять? – удивилась я.

– Все не так. Ты что, не понимаешь, что детям нужны режим и дисциплина?

– Ну и?

– Доктор Комаровский говорит…

– О нет… – Я застонала, закатив глаза к потолку. Никогда бы не подумала, что материнство может так изменить человека. Вернее, что-то такое я, конечно, слышала, но не думала, что когда-то это коснется меня лично. Комаровский, Спок, Лабковский, Зицер, Петрановская и еще добрая сотня гуру, чьи имена не желали задерживаться в моей памяти. Эти люди толпой поселились в нашем доме и только и делали, что давали рекомендации на все случаи жизни. Порой прямо противоположные. Алена к материнству подошла основательно, поэтому теперь точно знала все правила обращения не только с новорожденными, но и с детьми младшего, среднего и старшего школьного возраста, одинаково хорошо разбираясь в младенческой и подростковой психологии. Сегодня я подверглась остракизму за то, что позволила Андрею пропустить ужин.

– Да он не голодный, – оправдывалась я теперь перед Аленкой. – Илья его в «Мак» свозил, пока я в салоне себя в порядок приводила.

– «Мак»?! – в голосе подруги послышался ужас. Она чуть Нютку из рук не выпустила.

– Господи, да положи ты ее наконец в кроватку! – Как известно, лучшая защита – это нападение. – Спит она, и ты отдохни.

– Ты не понимаешь, – подруга заглотила наживку, – доктор Муромцев говорит, что ребенку очень важно чувствовать контакт с мамой, ведь он девять месяцев был ее частью, представляешь, какой это шок, когда тебя насильно вырывают из утробы и…

– Ну допустим, насильно Анну никто из тебя не вытаскивал. Это во-первых, а во-вторых, доктор Муромцев, случайно, не говорит, когда наступает тот момент, когда тепло материнского тела можно заменить на тепло одеяла? А то так и будешь греть дочь до ее совершеннолетия, а то и дольше.

– Не передергивай! – Алена еще крепче прижала к себе сверток. – Когда придет время, я непременно почувствую. Пока точно нет и… Ах ты, лиса… Ох, и лиса… Ты опять ушла от разговора. Арин, хочешь не хочешь, но тебе придется что-то решать с мальчишкой. Я вообще не понимаю, куда до сих пор опека смотрит? Школа почему молчит?

Я пожала плечами.

– Не знаю, Илья как-то все уладил, я не вникала в подробности. Пока пусть поживет у нас, а там видно будет. Ну что ты прикажешь делать? В детский дом его отправить?

– Нет, конечно! С ума сошла? Но ребенок – это ведь не собачка. Его нельзя вот так притащить с улицы, выделить миску и нацепить ошейник. Ему нужны уход, дисциплина, режим. А у тебя он как сорная трава растет. Ты сама подумай, ты же ничего о нем не знаешь. Вот взять хотя бы эту историю с персиками! Что еще ты не знаешь из того, что должна? Есть ли у него хронические заболевания, не нуждается ли он в особом уходе, привит ли, в конце концов! Что, если нет? Ты знаешь, какая свирепствует эпидемия краснухи, а у тебя в доме младенец и…

– Ну, Нютке ты все прививки сделала, не пойму, чего теперь кипишуешь. Хотя ты права, конечно… Кругом и во всем. Обещаю подумать об этом завтра. Честное пионерское, а пока давай Анну Станиславовну сюда и пойди хоть душ прими, что ли, а то над тобой скоро мухи виться начнут. Нельзя же себя так запускать.

Алена вздрогнула, подошла к зеркалу, изучила свое отражение. Судя по всему, увиденное ей не очень понравилось – мешки под глазами, тусклые, безжизненные волосы, стянутые в старушечий пучок, губы, которых давно не касалась даже гигиеническая помада, – зрелище не для слабонервных.

* * *

В это время суток в комнате царил полумрак – уже поднявшееся высоко солнце теперь заливало светом дом с другой стороны. Мы отвели Андрею одну из гостевых спален, которая хоть и не была детской, по крайней мере, оказалась достаточно вместительной, чтобы разместить письменный стол и офисное кресло. Светлая школьная мебель смотрелась в мрачноватом классическом интерьере как балерина в пачке на вечеринке готов. «Надо бы ремонт сделать», – отметила я про себя машинально. После переезда к нам Андрея я впервые посетила его убежище и теперь терзалась чувством вины – так бывает, когда в быстром круговороте жизни не находишь времени для близких, а выкроив наконец минуту для звонка, немного волнуешься из-за возможной реакции. Все эти дни наше общение с мальчиком ограничивалось рабочими моментами, в быту мы почти не пересекались – вся забота о ребенке легла на плечи Стаса, Ганина и, как ни странно, Алены. «Ты как мама-курица», – фальшиво смеясь, сказала я как-то. «Угу, которая еще и утенка усыновила», – ответила она.

– Как ты устроился? – спросила я делано небрежным тоном.

– Норм, – бесцветным голосом отозвался мальчик.

Я вздохнула, не зная, что делать дальше. Все рекомендации высоколобых психологов, все статьи, которые я прочла, готовясь к этому разговору, все заготовленные фразы вылетели из головы, наткнувшись на это равнодушное «норм». Если бы он плакал, бился в истерике, крушил вещи – я бы нашлась, что сделать, но как пробить эту стену глухого равнодушия? Я смотрела на Андрея и видела мальчика в броне, не имея ни малейшего представления, как через нее достучаться до его сердца. И в этот момент меня неожиданно осенило: хочешь разговоров по душам, говори от души! Метлой вымела я все «правильные» слова, доверившись интуиции.