- Скверный признак, - качнул головой Николай. – Если нас перекинуло в этом провале на несколько веков назад, то как там без нас останется Даша?

Только теперь Дмитрий Семёнович всполошился и, казалось, пришёл в себя, отступая от зияющей дыры. Имя его племянницы стало своеобразным катализатором его, слегка нарушенных непонятным феноменом эмоций.

- Даша! – выпалил он. – Господи, точно!

Решительно отступив от провала, он устремил взгляд в непроходимую гущу первобытного, девственного леса.

- Нужно немедленно отсюда выбираться. Хотя бы выйти из этих дебрей к какой-нибудь дороге или просёлку, чтобы иметь представление, в какой именно век нас занесло. А дальше по обстоятельствам. У кого что есть в карманах?

У калмыка оказалась трубка с табаком, несколько засушенных кореньев для приготовления отвара от таёжного гнуса и прочая мелочь в виде небольших амулетов, которые потомственный шаман носил с собой, не расставаясь ни на день. Антон вынул из карманов перочинный нож, ракетницу с двумя зарядами, расчёску и фотографию жены, которую берёг с того дня, когда случилась трагедия. У Сазонова оказался блокнот, складная лупа, бесполезный компас и, собственно, всё, если не считать фляг с водой, прицепленных к поясу, армейских штык-ножей и зажигалок в кармане каждого геолога. Остальное находилось в рюкзаке, который, по понятным причинам остался по ту сторону подземелья.

- Плюс на каждом из нас на руке есть часы, к сожалению, нерабочие, - подвёл итог начальник группы. – К тому же одежда у нас вполне современная, но абсолютно неуместная в этой эпохе, хотя мы ещё даже не знаем, в какую именно эпоху попали.

…Этот разговор был два дня назад. В течение почти двух суток они блуждали по лесу, дважды ночевали и снова шли, не имея никакой возможности выбраться из сплошного непроходимого леса, которому не было ни края, ни конца. Мелкие ручьи, а однажды и полноводная река, которую они перешли вброд, спасали их от жажды. Обилие всевозможной лесной дичи, которая буквально кишела под ногами – непуганая, ни разу не встречавшая человека – казалось, сама давалась в руки. Глухари, фазаны, сурки, выдры у водоёмов, белки на деревьях, дикие кабаны в кустах, лани, трепетные газели, разбегались в стороны, но кругом было столько мелких грызунов, что путешественники за эти два дня, ни разу не почувствовали голод. В ход шли армейские штык-ножи, силки и вручную изготовленные луки из найденной в кармане Антона забытой лески. Попадались и крупные кошачьи представители и ночные волки, а дважды группа едва не столкнулась лицом к лицу с огромным бурым медведем, с удивлением, издалека уставившимся на непонятных двуногих существ. Наконец, на исходе второго дня, они увидели просвет среди деревьев и остановились на ночлег, решив выходить из леса рано утром, чтобы не привлечь внимания возможных попавшихся на пути незнакомцев.

Теперь профессор сидел у костра и размышлял о приборе, который создадут в будущем его коллеги, чтобы он мог улавливать летающие в стратосфере мысли почивших в бессмертии великих людей, как упоминалось выше.

«Хотелось бы послушать их разговоры, - думал он, глядя на отблески костра. – Всегда есть что-то волнующее в свиданиях титанов бытия, прогуливавшихся, скажем, по аллеям парков. Бетховен и Гёте, Толстой и Горький, Эйнштейн и Бор, Вавилов и Томас Гент Морган… Их притяжение и споры. Причём, чаще споры, необъяснимые для простых смертных. Бессмертные классики, они идут не спеша, палит солнце, они ни на что не обращают внимания, занятые своими разговорами, они возбуждены, почти кричат и смеются, при этом дружба и влюбленность в жизнь переполняет их своими эмоциями. Эх… - вздохнул Старик. – Если бы можно было услышать их голоса…»

Сазонов хорошо знал латынь, преподавал её у себя на кафедре института, и в своё время даже защищал докторскую диссертацию, основываясь на знании латыни. Поэтому, вздохнув ещё раз, он посмотрел на своих приятелей, завернулся в кусок брезента и тотчас уснул, послав в атмосферу одну из своих мыслей: «Verba volant, scripta manent», что по латыни означало: Слова улетают, написанное остаётся.

…А утром, когда солнце только всходило над верхушками бескрайнего лесного массива, они были уже на ногах и, наскоро перекусив, вышли из чащобы, чтобы наконец увидеть вдалеке за лугом людское селение, едва различимое от расстояния. Чем ближе подходили, тем задумчивее и озабоченнее становился Старик, оглядывая окрестности и выискивая доказательства своим сомнениям. Это заметили идущие рядом коллеги.

- Что случилось? – спросил Антон, стараясь идти в ногу с профессором. Николай немного отстал, разглядывая под ногами заросший травой непонятный след от неизвестного транспорта.

Сазонов лишь качнул головой, пристально вглядываясь в приближающееся селение. То, что он вначале принял издалека за срубленные из брёвен избы, при ближайшем рассмотрении принимало облик ветхих одноэтажных строений из глиняных кирпичей с просмоленными черепичными крышами, весьма прохудившимися от времени. Видно было, что они попали в большое селение, скрытое прежде от них зарослями неубранного винограда, стогов сена и насаженных вручную оливковых деревьев.

- Да тут целый посёлок городского типа! – удивился Николай, догнав Антона. – Я таких строений прежде никогда не видел. Это не наши избы, не русские.

Дмитрий Семёнович уже стоял у первого надгробия, куда их привела тропинка. Большое кладбище, раскинувшееся перед ними, загораживало сам посёлок, и чтобы попасть в его центр, нужно было пройти сквозь нагромождения могил, склепов и холмистых насыпей, которых кругом было не счесть. Старик стоял и ошалелыми глазами смотрел на надпись, едва видневшуюся от времени.

- Это латиница, - прошептал он благоговейно. – Вот куда нас занесло, родимых.

- Куда?

Сазонов обвёл взглядом товарищей и раздельно, едва ли не по слогам, произнёс:

- В Древний Рим, Коля. В Древний Рим.

…Посёлок римлян встретил их гнетущей тишиной.

№ 10.

- Это уже по вашей части, Дмитрий Семёнович, - озадаченно произнёс Антон, вглядываясь в каменные изваяния, стоящие по пояс подобно статуям моаи на острове Пасхи, только в меньших размерах. Скрытые прежде виноградником и кустами малины, они располагались правильными рядами, словно на параде, преданных земле усопших покойников. Их были десятки, если не сотни, теряющихся в траве и древесных насаждениях, достигавших высотой примерно по плечи Антону. На каждом надгробии были высечены латинские фразы, отчего у Дмитрия Семёновича вмиг загорелись глаза. Он уже наклонился над одним из них и, протерев рукавом мраморную плиту, принялся переводить латиницу на доступный всем язык, забавно и усердно шевеля губами. Мельница стояла справа от сонма усопших, а позади неё – они только сейчас