— Иди-иди, только поскорей, а то когда блины остынут, это уже не блины, а хлеб…

Кирюшка же стремглав выскочил в узкий коридорчик, ведущий на веранду и во двор, толкнул, что есть силы, дверь, успев заметить, что Степан Андреевич поднимается к ним в дом. Проскочив курятник и выскочив на огород с зацветшей картошкой, Кирюшка стал думать, где бы спрятаться. Отец, если надо, найдет где хочешь. В баньку? А может лучше в сарай с сеном? Но банька закрыта на замок, а в сарае сена ещё нет. Куда же? Мысли Кирюшки лихорадочно неслись в голове, перебирая вариант за вариантом.

В это время хлопнула дверь, и он услышал требовательный голос отца.

— Кирюшка, иди сюда! Ты где?

Кирюшка понял, что больше раздумывать некогда, и он, отбежав на центр огорода, рухнул вниз на землю, в промежке между цветущими густыми кустами картошки. И там затаился. Его сердечко бешено колотилось в груди и, казалось, вот-вот выпрыгнет. Постепенно он успокоился. Отец ещё минут двадцать обходил все постройки, ища Кирюшку, но, так и не найдя, ушел в дом. Вскоре он вышел вместе со Степаном Андреевичем. Кирюшка хорошо видел из-за зеленой ботвы, как тот прощался с отцом за руку:

— Извините, Степан Андреевич, что время зря потеряли. Найду, задам ему трепку.

— Не дури, Василий, ребенок же! Объясни и приходите оба ко мне в амбулаторию, а то и второй раз будет без пользы. Пока мальчишка не поймет, трудно что-то силой сделать…

На том они и расстались. Кирюшка, пролежав на теплой земле ещё полчаса, вышел, подошел к колодцу и, достав холодной воды, умылся, но в дом побоялся войти. А вдруг Степан Андреевич все же не ушел, а лишь сделал вид. Отца Кирюшка не боялся — тот никогда сильно не наказывал. Он мог слегка подшлепнуть или что-то не дать, но никогда не бил и не унижал Кирюшку. Степана Андреевича в доме не оказалось, а остался лишь тот больничный запах, который всегда сопровождал его, куда бы он ни шел и чем бы ни занимался.

А вскоре отец вместе с Кирюшкой сами пришли в амбулаторию, где работал Степан Андреевич. Его не было на месте. В тесной приемной комнатке, побеленной белой известью, пахло так же, как и от Степана Андреевича, только гуще. Казалось, что и стены, и все вещи, и люди пропитаны этим специфическим запахом больницы.

Их встретила седая санитарка в длинном белом халате, с завязками на спине. «Как же они их завязывают?» — недоумевал Кирюшка, увидев их на тете Шуре.

— Александра Семеновна, — вдруг неожиданно для Кирюшки обратился отец, — когда Степан Андреевич будет?

— Да вот-вот должен подойти. Он к Авдотье пошёл, та, говорят, при смерти, а Степан Андреевич все ходит и ходит к ней. Больше некому, одинокая она. — Санитарка тяжело вздохнула и перекрестилась. — Может, Бог приберет, а то совсем извелся Степан Андреевич, два раза на дню ходит уколы делать. Он же не мальчик, семьдесят давно разменял.

Все замолчали, каждый, думая о своем. Часы, висевшие в приемном покое, мерно тикали, ни на кого не обращая внимания, словно отсчитывали свое только им известное магическое время…

Наконец пришел Степан Андреевич. Они поздоровались с отцом.

— Ну что, Василий, созрел твой сын для прививки? — спросил он шутливо отца, моя руки в рукомойнике.

Отец промолчал.

— Не слышу ответа, — улыбаясь как бы сам себе, проговорил Степан Андреевич.

— Сам пусть ответит, — кивнул отец на Кирюшку.

Кирюшка набрал полную грудь воздуха и выдохнул ответ:

— Я готов!

— Молодец, — похвалил Степан Андреевич. — А раз готов, давай рукав засучивай повыше.

— Какой? — осмелел Кирюшка.

— А любой, — ответил Степан Андреевич, доставая из стеклянного шкафчика малюсенький шприц с иголкой. — Ну-с, давай руку, Кирилл.

Степан Андреевич взял протянутую руку Кирюшки, смазал едким раствором предплечье и со словами: «Хоп — и готово», — сделал укольчик. На этот раз Кирюшка даже не почувствовал, как все произошло — быстро и без боли.

— А мне не больно! — радостно сказал он.

— Это оттого, что ты, Кирилл, осознал необходимость прививки. Болеть теперь не будешь.

Кирюшка согласно кивнул головой.

— Ну вот, а ты прятался от меня, — съязвил Степан Андреевич.

— Он больше не будет, — заступился за Кирюшку обрадованный отец.

— Ну, смотрите-смотрите. Проверю, когда в следующий раз приду к вам, — заулыбался Степан Андреевич.

С тех пор Кирюшка перестал бояться людей в белых халатах и уколов. Он понял, что любую боль человек может вынести и преодолеть, если ему объяснить, что и зачем. И когда Кирюшка вырос и перед ним стал вопрос кем быть, ему сам собой пришел на память образ того самого фельдшера, Степана Андреевича, которого все с любовью называли «наш доктор». И выбор оказался очевидным — Кирюшка стал врачом.

«Метро» назывался длинный коридор в доме-бараке на двенадцать семей. Кто и почему так прозвал коридор, никто не помнил: метро и все тут. Возможно, все дело было в его длине и вечном полумраке, царившем в этом коридоре в любое время года: электричества ещё не было, а два небольших окошечка над дверями входа и выхода света почти не давали. Люди находили свои квартиры скорее на ощупь и по памяти. Но никто не роптал. Жильцы барака к этому привыкли, а редкие гости, заходившие в этот дом, чиркали спички, чтобы хоть как-то сориентироваться в обстановке.

У ребятишек полустанка была своя радость от этого коридора. Они собирались ватагой и что есть мочи пробегали по длинному коридору, словно вагоны настоящего метро, хотя, конечно, никто из них в жизни его не видел.

И вот однажды, когда Кирюшка гулял около своего дома, к нему прибежали его дружки — Вовка Чиж и Пуша.

— Айда в метро кататься! Там сегодня никого нет, можно запросто бегать.

— Как это никого нет? — переспросил Кирюшка, зная, что его отец строго-настрого запретил ходить в барак и бегать по коридору.

— Да так, — нетерпеливо выпалил Пуша. — Никого. Одна глухая Зинка-топалка осталась, все остальные в кино ушли.

— Как ушли? — снова переспросил Кирюшка.

— А ты что, не знаешь? Сегодня днем взрослое кино показывают. Вагон-клуб приехал, перед выборами бесплатное кино будет. Объявление даже на станции висело. Мне батька ещё утром об этом сказал. Так и брякнул матери, что, мол, бесплатное кино сегодня в два часа будет, и чтоб она собиралась. Они уже ушли, значит и кино началось, — подытожил Вовка Чиж.

Кирюшка подумал-подумал, да и согласился. Ему давно хотелось посмотреть на это самое метро. Ребята постарше говорили о нем, делились впечатлениями, как они проносились мимо дверей на полном ходу, как потом выскакивали в выходную дверь, и кто-то из жильцов грозил им вслед:

— Ну погодите! Ужо я вам уши надеру!