– И без масонов можно делать карьеру. У меня настоле лежит запрос из Санкт-Петербурга. Им требуются офицеры на боевую службу.У нас гарнизон невелик, потому мне предписано выделить всего троих. Нозато самых храбрых, стойких, беззаветно преданных вере, царю и Отечеству. Еслия ослушаюсь, пошлю не тех… ну, всегда есть соблазн из этой дыры послать попротекции родственника или любимчика, с меня самого голову снимут!

– А… куда? – спросил Александр едва слышно.

– В Санкт-Петербург. – Полковник внезапноулыбнулся. – Но я не думаю, что воевать придется на улицах столицы. Однакогде – это вопрос строжайшей государственной тайны! Не только я, но думаю,даже в высших кругах столицы еще не знают. Пока что знают только двое.

– Кто?

– Его императорское величество Павел Первый и… фельдмаршалСуворов!

Адъютант напрасно прислушивался, двойные двери были прикрытыплотно, а полковник говорил в глубине кабинета, нарочито понизив голос. Похоже,дело было серьезное, потому что разговор был долгий. Подпоручик совершил то, очем долго будут говорить между собой офицеры, одни с восторгом, другие сзавистью, но все-таки при желании можно усмотреть и нарушения.

Наконец дверь распахнулась, адъютант с готовностьювытянулся. Еще больше вытянулось его лицо. Полковник, известный суровым нравом,провожал подпоручика, дружески обнимал за плечи и всячески выказывал емурасположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым, это былонепривычнее, чем если бы горилла вздумала петь цыганские песни.

– И еще я пообещал привезти вас завтра вечером на бал.У нас городок маленький, новости расходятся быстро. Местное светскоеобщество горит любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местныекрасавицы уже сегодня будут делать прически, чтобы вам понравиться. Не понимаюэту французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить этибашни из волос… Разве мы на прически смотрим?

Он подмигнул заговорщически. Александр ощутил, что краснеет.Он все еще старался смотреть на женщин как на существ, во имя которыхсовершаются подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятиедевок и баб, какие бы знатные фамилии ни носили и какие бы пышные прически нисооружали.

Полковник похлопал его по плечу:

– Вижу, знаешь, куда смотреть! Нам, мужчинам,надо задницу пошире да вымя побольше. А все остальное – мелочи…Так что завтра вечер ничем не занимай, любование луной на берегу рекиотложи – мне уже об этом донесли. Я начинал тревожиться, мало мнепьяниц да бретеров! Но вишь, каким концом обернулись твои любования красотами!Я пообещал привезти тебя, не подведи.

– Я сделаю все, что скажете, – пробормоталЗасядько. – Я ведь вижу, что вы обо мне заботитесь!

– Ты сам о себе заботишься, – проворчал полковник, новид у него был польщенный. – Ты хоть знаешь, кого спас?

– Ну, людей в карете…

Полковник отшатнулся в удивлении, потом расхохотался так,что закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными, как у вареного рака.

– Ну, – проговорил с трудом, – ну… предполагал невежество…только ли невежество?.. но чтоб такое… Еще могу понять, что раньше ты не зналэту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только и говорят…Но как ты даже не поинтересовался теперь?

Он смотрел так, словно ждал немедленного признания вкакой-то хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим:

– Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил… потом.А вчера времени не было, потом было не у кого узнать… Ну и все такое.

– Ты просто урод, – изрек полковник. – У тебяв голове что-то не так. Царя-императора там не хватает. А то и вообщевалеты королей гоняют. Ты, случайно, дамой туза не бьешь?.. Это же ехалиВяземские! Кэт, княжна, а с нею учитель французского и двоюродная тетушка!Кэт – единственная наследница древнейшего рода князей Вяземских… ибогатейшая, к слову о птичках.

По лицу юноши он понял, что его слова отскакивают от негокак от стенки горох. Зато заблестевшие глаза показали, что прелестную княжнузапомнил.

– Завтра, – напомнил полковник. – Готовься!

Ошеломленный Александр бегом спустился по ступенькам наулицу. Сердце колотилось, как будто хотело выпрыгнуть, кровь бросилась вголову, он чувствовал неистовую радость.

Навстречу шли трое офицеров. Расфранченные, духами разит за версту.Идут так, будто им принадлежит если не весь мир, то хотя бы Херсонщина. Однакопри виде молодого подпоручика на их лицах появились кислые улыбки.

Один сказал тягучим голосом:

– Да, завтра тебя осыплют цветами. Тут вовсе можно прыгатьдо неба.

– У губернатора о тебе только и разговоров, –буркнул второй завистливо.

Третий кивнул нехотя. Вид у него был таков, что он знаетвсе, о чем говорится у губернатора, ибо он близок к высшим кругам города, знаетвсех и его знают тоже.

Александр даже не понял сперва, потом развел руками. Цветытак цветы, и хоть из всех приемов предпочитает приемы со шпагой, но стерпит иприем у знатных мира сего. Главное же, о чем эти трое несчастных и недогадываются, он через неделю покинет эти безрадостные степи и поедет в Санкт-Петербург!

А оттуда… куда оттуда? Явно за кордон, потому чтоСуворов никогда свою страну не защищал. Он воюет только в чужих странах!И войны его всегда наступательные.

Когда они прибыли к особняку губернатора, у ворот уже стоялодесятка два карет, а у коновязи оседланные кони лениво жевали отборный овес.Полковник хмыкнул:

– Наши кавалеры времени не теряют… На балах да пьянкахтолько и живут, а на службу – так, отлучаются.

– Для чего шли в офицеры? – спросил Александр снедоумением.

– А сколько блеска в эполетах, аксельбантах, золоченыхшнурах? Они, как вороны, клюют на все блестящее. А нынешние женщины таквовсе вороны из ворон…

Они взбежали по мраморным ступеням. Роскошно одетые слуги вливреях распахнули перед ними массивные двери. Полковник выпрямился, лихоподкрутил усы. Он разом помолодел, в глазах появился лихорадочный блеск.

Пройдя через большую комнату, они оказались передраспахнутыми дверьми в большой зал. Оттуда неслись звуки оркестра, и, когдаЗасядько встал на пороге, его ослепил блеск множества свечей, хрустальныхлюстр. Даже массивные канделябры, начищенные до нестерпимого блеска, старалисьуколоть глаза богатством и роскошью. В залитом ярким светом зале уже былпочти весь высший свет Херсона. В глазах рябило от роскошных платьев,драгоценностей, блеска эполет, богато украшенных мундиров.

Оркестр играл не очень умело, но старательно и громко.Шелест множества голосов, мужских и женских, напомнил Александру раков,трущихся панцирями в тесном ведерке.