Преподаватель баллистики подполковник Кениг решил сократитьпуть к выходу из училища и пошел через зал для фехтования. Сюда он редкозаглядывал, ибо упражнения со шпагой нелепы человеку, привыкшему рассчитыватьтраектории огромных чугунных ядер. А ядро сшибет с ног слона, не толькочеловека со шпагой или чем-то еще колющим-рубящим в руках.

Зал был почти пуст, лишь в дальнем углу упражнялся высокий,атлетического сложения юноша. Под мокрой от пота и прилипшей к широкоймускулистой спине рубашкой бугрились мышцы. Плечи у юноши были массивные,налитые здоровой, уверенной силой. Он раз за разом повторял один и тот жеприем, оттачивая каждое движение до ювелирного изящества. Выпад – поворотрукояти – укол… Выпад – поворот – укол…

Кениг поморщился. Высокий и сутулый, с взлохмаченнымиволосами и ястребиным носом, он сейчас напоминал большую хищную птицу, готовуюброситься на первую попавшуюся жертву. Впрочем, внешность вполнесоответствовала характеру. Злой и язвительный, наделенный острым аналитическимумом, Кениг не давал спуску ни кадетам, ни коллегам. С его легкой рукимногие преподаватели получили обидные клички, директор нажил язву желудка, акадеты то и дело подвергались взысканиям. Он был из числа многих иностранцев,приехавших в Россию, как сказал впоследствии Лермонтов, «на ловлю счастья ичинов». Процесс европеизации, начатый еще Петром I, все еще не был завершен,почти на всех высших командных должностях стояли иностранцы, и они же представлялипреподавательский состав в академии и во всякого рода высших училищах. Кенигазлили и раздражали остатки патриархального боярского быта, которые выплывалиисподволь то там, то здесь, и он боролся с ними со всей яростью и энергиейхолерического темперамента.

Да, внешне он был похож на ястреба, но юноша, упражняющийсясо шпагой, меньше всего походил на мышь или зайца. Поразительнее всего было то,что восемь лет тому – при поступлении в кадетский корпус – это былочень худенький, болезненного вида мальчик. Но в слабеньком тельце таиласьнесокрушимая воля. В то время как его сверстники еще нежились в постелях,этот странный кадет уже до изнеможения упражнялся в гимнастическом зале, акогда товарищи старательно разучивали правила игры в светские карточные игры,он в пустой комнате читал вслух стихи, ибо от рождения был наделен некоторымкосноязычием. И в то же время успевал быть первым в науках!

И вот теперь в зале сражался с чучелом мускулистыйюноша, пожалуй, самый сильный в училище. У него прорезался чистыйголос – мощный и звонкий, как боевая труба, он отрастил самые широкиесреди кадетов плечи, зато пояс двенадцатилетней девочки ему пришелся бы впору.

Кениг продолжал хмуриться. Ему неприятно было видеть, чтосамый талантливый ученик занимается никчемным делом. Пусть ему тольковосемнадцать лет, возраст, в котором кровопролитные дуэли имеют едва ли непервостепенное значение, но ведь у него и глубокий ум, которому старики могутпозавидовать!

Юноша обернулся на стук шагов, вытянулся в струнку.

– Вольно, – сказал Кениг. Он хотел было пройти мимо, ночто-то мелькнуло в памяти, заставило остановиться. – Погодите, –сказал он медленно, – ведь сегодня вы получили офицерский чин. Вы уже некадет, подпоручик Засядько. Ваши товарищи, которые едва-едва вытянули на прапорщиков,закатили пир горой. А вы? Тычете шпагой ни в чем не повинное чучело.Словно бы ничего особенного не случилось! Да поймите же – вас выпускают изучилища подпоручиком! Вспомните, князь Михаил Илларионович Кутузов тоже окончилартиллерийское училище, но был выпущен лишь прапорщиком. А каких вершиндостиг! На днях назначен директором артиллерийского училища в Петербурге.

Засядько спокойно смотрел в лицо преподавателя баллистики.Глаза юноши были ясные, чистые. Был он наделен той мужественной красотой,которая так редко встречается среди изнеженных дворянских сынков, прирожденныхгорожан. «Из казацкого рода, – вспомнил Кениг. – Сын главного гармашаСечи».

– Что же вы не отвечаете? – спросил Кениг, стараясьпридать голосу суровость. – Хоть вы и подпоручик, но разговариваете сподполковником!

Засядько снова вытянулся. Кениг недовольно поморщился,махнул рукой:

– Вольно, вольно. Нечего показывать свою фигуру… надозаметить, неплохую. И грудь у вас уже широка, как наковальня. Давайтелучше присядем, юноша. Возможно, я вас больше не увижу. Да что там «возможно»…Наверняка не увижу. Хочется поговорить напоследок…

Удивленный Засядько сел рядом с подполковником наподоконник. Кениг внимательно и грустно рассматривал юношу. Силен, красив, но вчерных, как маслины, глазах, несмотря на кажущуюся открытость, что-то есть еще,глубоко затаенное.

– Скажите, почему вы не на пирушке?

Молодой подпоручик неопределенно пожал плечами:

– Н-ну… я не люблю пить.

– Послушайте, Засядько, постарайтесь быть со мнойоткровенным. Ведь вы мой лучший ученик. Надеюсь, вы и сами замечали мое особоеотношение к вам?

– Замечал, – улыбнулся Засядько. – Вы меня гонялипо предметам больше всех.

– Потому что люблю ваши ответы. Вы отвечаете умно, смело,оригинально, обосновывая свое мнение. Часто спорите с авторитетами. У васострый ум, Засядько. Но не только острый, ибо можно до конца дней остатьсясалонным острословом, но и глубокий. Теперь вы уходите, а я так до конца и неразобрался в вас. Мне хочется, если позволите, задать один несколько необычныйвопрос… Вот вы – первый ученик в кадетском корпусе. И по знаниям, ипо фехтованию. Никто этого не отрицает. Но почему вы так рветесь… и куда? Выбуквально изнуряете себя занятиями и тренировками. Другие видят только параднуюсторону и завидуют: ах, какой талантливый, как ему все легко дается! Но я знаюцену подобной легкости. Вы можете надорваться. Советую соразмерять силы. Еслинет какой-то сверхцели, то не лучше ли вести более размеренную жизнь?

– А если есть? – спросил Засядько.

– Что? – не понял Кениг.

– Сверхцель.

– Тогда Боже благослови… Но откуда у вас, такого юного,сверхцель? И как вы ее конкретно представляете?

Юноша помолчал, испытующе посмотрел на преподавателя:

– Человек… должен жить в полную силу. Так мне говорил отец.Он должен делать наибольшее, на что способны его руки, сердце и голова.

– Все хотят быть полезными государю и Отечеству, –напомнил Кениг.

– Хотеть мало, – ответил Засядько серьезно. Он поставилшпагу между колен, погладил эфес. – Что хорошего в пирушке? Напьются,пообъясняются друг другу в вечной любви и дружбе. Наутро сами себе покажутсяпротивными.

– Так уж и покажутся?

Засядько двинул плечами: