Завязалась нелепая борьба среди узлов и ящиков, когда оноступался, шпага не находила цели, но и двое противников промахивались, рычалии ругались, оружие в их руках со звоном сталкивалось с его шпагой, мимо бежалвопящий народ, на них не обращали внимания, лишь один из бегущих ухватилсвесившийся с телеги узел с награбленным, а Засядько ощутил, что хотя бы однанога может упереться в твердое.

Нож турецкого солдата распорол ему бок. Засядько охнул,захватил руку противника и швырнул с телеги. Васильев сделал выпад, Засядькоощутил резкую боль в правом плече. Пальцы сразу ослабели, и он поспешноперехватил шпагу в левую руку.

Глаза Васильева горели свирепой радостью. Он прохрипел люто:

– Я даже рад, что ты тогда уцелел!.. Это счастье –убить тебя своими руками!

Сцепив зубы, Засядько отражал удары. Краем глаза увидел, каксброшенный с телеги поднялся. Его тут же стоптали бегущие.

Васильев фехтовал на удивление умело, наверняка посещалфехтовальные залы, брал уроки у лучших учителей Петербурга. Злая усмешка сталашире, он видел, как расплывается кровавое пятно на боку врага, за которымукрепилась слава неуязвимого, и из разреза на правом плече стекает краснаяструйка.

– Мерзавец, – процедил Засядько, он чувствовал, какслабеет, в ушах раздался слабый звон от потери крови. – Предатель…

– Умираешь, – бросил Васильев хищно. – Умираешь!..Ты уже умираешь, грязный простолюдин…

Шпаги звенели, удары Васильева становились все сильнее.Засядько чувствовал, как пот со лба прорвал запруду бровей, хлынул в глаза.Сквозь мутную завесу он видел торжествующее лицо врага. Свирепая радостьисказила рот Васильева.

«Сейчас ударит насмерть, – успел подуматьЗасядько. – Сволочь, защищается так, что не пробить оборону. Тогда пустьуж гибель, но и враг не уйдет, не будет вредить дальше…»

Он не стал отбивать удар, сделал встречный выпад. Левуюсторону груди ожгло болью. Рука ощутила сопротивление, когда острие шпаги, стреском разрывая мундир, вошло в грудь Васильева. В глазах врага свирепаярадость сменилась страхом, что перешел в ужас.

Засядько выдернул шпагу, отступил и без сил опустился насундук. Васильев еще стоял, в левой стороне груди из разреза на синем мундиребил красный горячий бурунчик крови. Глаза стали круглыми, в них ширилосьневерие.

– Ты… ты ранил меня?

– Это ты меня ранил, – прохрипел Засядько, он скривилсяот боли. – А я тебя убил.

Выронив окровавленную шпагу, он зажимал рану. Похоже, остриескользнуло по ребру, кровь вытекает теперь уже из трех ран. В головевозникла обманчивая легкость. Он знал, что если сейчас попробует встать, тоупадет без сознания.

Сзади послышались крики, знакомые голоса. Телегу тряхнуло,Васильев упал на колени, ухватился за грудь. На телегу взобрались Лацкий, двоегренадеров и… испуганная, бледная Оля.

– Саша! – вскричала она. – Саша!

– Это царапины, – прошептал он. – Ничего серьез­ного…

Васильев завалился навзничь, нелепо подвернув ноги. Пробитоешпагой сердце еще билось, заливая кровью мундир, в широко раскрытых глазах быланенависть.

– Ты… – прохрипел он, – ты…

Александр с трудом дотянулся до поверженного врага, сяростью сорвал с его груди, разрывая турецкий мундир, золотой медальон. Оляохнула, Засядько протянул ей ладонь, где, как маленькое солнце, горелодрагоценными камнями ее сокровище. Васильев заскрипел зубами, изо рта потекластруйка крови. Он дернулся и затих, уставившись в небо неподвижными глазами.

Лацкий отер пот со лба, сказал с кривой усмешкой:

– Казачьи привычки уходят туго?

– Гм… это не совсем то, что ты думаешь.

Оля, не притронувшись к медальону, сняла с мужа мундир,быстро и умело накладывала повязку. Лацкий рвал найденную в телеге поповскуюризу на узкие полоски, подавал Оле:

– А почему нет? Я слышал, как вы, старшеепоколение, погуляли в Париже, слышал! И сейчас вся Франция с содроганиемвспоминает казаков… На Дону в каждой хате тикают французские часы, а простыеказачки носят серьги и кольца с монограммами французских баронов!

Дождавшись конца перевязки, Засядько засмеялся с победнойзлостью:

– Есть все-таки на этой земле Бог! Медальон вернулся к тойединственной, которой я подарил столько лет назад… еще не зная, чем для меняэто обернется. А эта тварь отправляется в очень жаркое место, где ждут сраспростертыми объятиями. И уже приготовили бо-о-ольшой котел с кипящейсмолой!

Оля зябко передернула плечами. Но Лацкий и Засядькоповернули головы, вслушивались. От западных ворот донеслись бравурные звукивоенного оркестра. Войска нескончаемым потоком вливались в ворота некогданеприступной крепости.

Да, восемь детей. Все мальчики, все сорвиголовы. Кто-топоступил в Пажеский корпус с легкой руки своих крестных отцов – великихкнязей Михаила и Константина, кто-то в университет, кто-то грудью защищалимператора, а кто-то тайком мастерил бомбы для его убийства… А изпраправнуков – кто-то командовал Иностранным легионом, а кто-то –угольной промышленностью СССР при Сталине.

В энциклопедиях нехотя упоминается о Засядько как осоздателе ракетного оружия, сквозь зубы цедится, что на Луне наряду с морямиКоперника, Галилея, Ньютона и Эйнштейна есть и море Засядько… но почему именемЗасядько называют моря и горы на Луне американцы, а у нас нет даже простейшеймемориальной доски, не говоря уже о памятнике? Почему у них уважения к нашимгероям больше, чем у нас?

Или нам он чужд как раз потому, что он герой не толькобогомольной Руси, но и всего человечества?