не смогла сделать это, изнурённая своим несчастьем. В ней только беззвучно проносились и произносились вопросы: «За что? Как? Почему?» И не слышала она их проклятий.

Что было ей делать? Как жить дальше? И можно ли было жить, после любви? И стоило ли жить п о с л е? Что мог дать ей этот мир п о с л е? Или она миру? Ведь собственными руками, пусть и с материнской помощью, уничтожила она плод своей любви, их любви. Но предстояло жить там, где не было его, и где ничего не напоминало о том, что он и был? Иногда, в прострации, она спрашивала себя: «А был ли он?» И думала, что сходит с ума.

И снова выручала мать, что была подле, оказывалась рядом всегда. И если б не она, кто знает, что бы с Жанной произошло. Вполне вероятно, могла бы в изнеможении и руки на себя наложить, чтоб не длить эту боль.

– Мама, мамочка, прости меня, глупую меня… – расплакалась она, полгода спустя после его отъезда, – а я ещё, идиотка, хотела сбежать от тебя с ним.

Клавдия Сергеевна, железная Клава, рыдала вместе с дочерью, радуясь её выздоровлению и мучаясь неизбывной перед нею виной. Ведь «исчезновение Этьена» было делом её рук. Измучавшись, в бесплодной борьбе с дочерью она пошла в Органы просить о помощи. Во имя погибшего при исполнении мужа, во имя тех «услуг», которые, пусть время от времени, но уже давным-давно оказывала она им, просить пустячка: чтоб не выдали этому черномазому въездную визу в СССР. И. ещё, чтобы ничего не объясняя намекнуть тому, что и писать сюда некому и незачем. «Там» пошли навстречу просьбе Клавдии Сергеевны, так как ценили многолетнюю опытную секретную сотрудницу, к тому же ещё и «родственно» с «ними» связанную…

Клавдия Сергеевна не предполагала, что дочь отреагирует столь отчаянно, и что горе её будет столь безмерно…

Это ещё раз убедило Клавдию Сергеевну в собственной правоте – дочь жила чувствами, а не разумом, и потому она, Клавдия Сергеевна, должна была «руководить» её жизнью. Сама она – Селиверстова К. С. поступила правильно, и не о чем было сожалеть!

Вскоре, и тоже не без помощи Клавдии Сергеевны, сыскался первый Жаннин мужчина, отвергнутый ею после прихода из армии Вовка Калугин, это было в пору их с Этьеном любви. Жанну он по-прежнему обожал, а вскоре и свадьбу сыграли.

Отец Калугина, старый большевик и гепеушник, незадолго до свадьбы умер, похороненный по «чину», через панихиду в ДК УВД им. В.И. Ленина и могилой на почётной аллее. Потому и свадьба прошла без его пьяных выкриков о судьбе Павлика Морозова, а с музыкой «Битлз» на бобинном магнитофоне.

Клавдия Сергеевна сияла. День этой свадьбы был днём её победы над треклятым негром, днём её торжества над дочерью, днём её правоты… Её, на самом деле, днём!

Жанна с мужем жили в небольшой коммуналке, только с одним соседом. Жанна отходила душой в калугинской ласке, и в нежности, покое, и какой-то беспечной надёжности, она была почти счастлива…

Единственным, что нарушало, почти идиллию, было пристрастие мужа к спиртному. И Жанна для того, чтобы он выпивал меньшую дозу, начала пить с ним вместе.

Через год у них родился мальчик, Павлуша, ведь покойный Калугин, приходившийся новорожденному дедом, звался, как и его кумир, Павлик Морозов, Павлом тоже.

Жанна занялась разменом квартиры, чтобы жить им в изолированной, с мужем начались у неё нелады.

Как-то пьяный муж замахнулся на неё, а протрезвев, на коленях вымаливал прощение. В следующий раз, тоже пьяным, случайно разбил вазу богемского стекла, и Жанна, пытавшаяся его как-то образумить, оказалась от его толчка на полу, сидящей на осколках.

А уж апофеозом их неудавшихся семейных отношений стал Жаннин ожог – когда пьяный муж (трезвым он уже не бывал никогда) обварил ей кипятком ногу. К тому времени его уже выгнали не только с заочного отделения политеха, но и из таксопарка, где он таксистом работал.

Жанну забрала «скорая», а с Павлушей осталась вечная нянюшка – Платоновна. Клавдии Сергеевны к этому моменту уж полтора года как не было. Пожалуй, сразу, после памятного для неё дня свадьбы, стало ей худо. Сильно болеть начала она. Позже обнаружили у неё одну из редких форм рака, и она всё бессилела и бессилела, и ничего не могла поделать не только в судьбе сына, брак его распадался из-за его бесконечных похождений, но и в жизни любимой дочери, которую уже не могла ни оберечь, ни защитить. Следовало, по мнению умирающей, бросить это пьяное ничтожество, пусть даже остаться одной с ребёнком на руках. Платоновна в конце концов есть, выдюжит. Но сама она только и могла, что с тревогой наблюдать, как постепенно и для дочери спиртное становится необходимостью (женский же алкоголизм – мгновенный!) И если она станет зависимой от алкоголя, думала, содрогаясь, Клавдия Сергеевна, то это будет ещё большим злом, чем её влечение к дикарю-негру.

Сжавшись от боли, уж непонятно и какой, смотрела Клавдия Сергеевна в затуманенные глаза дочери и сожалела о содеянном.

Клавдия Сергеевна, хоть и была «железной», последних земных испытаний болезнью, болью, семейными напастями, не выдержала.

Она «ушла» сама.

Леонид Григорьевич, наверное, переживал больше всех в семье. Алька – сын, был занят своей новой любовницей и хлопотами о разводе. Жанна с мужем запили на пару и безостановочно, по поводу смерти матери и тёщи. Платоновна вся была поглощена ребёнком, а ей уже трудно было, немолодой, управляться с ним.

На похоронах рыдающий Леонид Григорьевич собственноручно порезал джерсовый костюм своей покойной жены, чтоб никакой бандит-гробокопатель на него не позарился.

Однако уже через два месяца Леонид Григорьевич жил с женщиной, очередной властной натурой и был в «контрах» со своими бывшими пасынком и падчерицей по поводу раздела имущества. Его новая «руководящая» супруга требовала, чтобы подлецам-детям – распутнику и пьянчужке, бывшей негритянской «подстилке», ничего не досталось.

Брат с сестрою затеяли было с Леонидом Григорьевичем судиться, да и полугода не прошло, как сам Л.Г. Зегермахер лежал в гробу, закрытом, как и когда-то их отец. Оказалось, что Леонид Григорьевич ехал в рыбпромхоз, договариваться о продаже свежей рыбы магазину, где он директорствовал.

В «бобик», в котором он ехал на всей скорости врезался, то ли «Камаз», то ли «Белаз», и все в машине мгновенно погибли, невредимым остался лишь баллон с живыми зеркальными карпами, который Леонид Григорьевич держал у себя на коленях. Он хотел рыбкой новую супругу побаловать.

Жанна всё