на самом деле он боялся только одного, что она бросит его, в один прекрасный день уйдёт и заберёт Тольку. И что тогда делать ему?

Но проходили годы, и ничего не случалось, и все его опасения казались ему странными, будто кем-то выдуманными.

Анатолий стал студентом, у него появилась девушка, он был душой студенческой компании, отец с матерью втайне гордились им.

Но пришёл день, зимний, ненастный день, когда случилось это. Когда раздался в кабинете прокурора этот звонок, он почему-то быстро схватил трубку, отчего-то вдруг решив, что что-то случилось с Дорой. Нет, это звонили из клиники скорой и неотложной помощи, что-то, он не понял что именно, случилось со студентом Анатолием Букиным. Василий Андронович никак не мог попасть в рукава пальто, услужливо поданное ему гардеробщицей.

В клинике он увидел в коридоре Дору, и в этот момент она показалась ему такой же бесцветной и незапоминающейся, как та женщина, выдохнувшая ему когда-то: «Эх, вы…». Он обнял её за плечи и каким-то неверным голосом, сам не доверяя себе, произнёс: «У нас выносливый, спортивный, крепкий пацан, он выдюжает!»

– Вася!!! – почти закричала она, и ему стало так страшно, как не было даже и в детстве, – ему же эта сосулька раздробила позвоночник! Боже мой, моему сыночку, он ведь никогда никому не сделал ничего плохого, и теперь он умирает, даже не успев пожить. За что же ему такие муки, за что??? – она захлёбывалась в истерике, и Василий Андронович ничего не мог поделать. Она была как сумасшедшая, а может, и сошла с ума от горя, кто знает? Он думал, что это от горя бредит она и о сосульке, слетевшей с самой крыши большого дома, и о раздробленном Толином позвоночнике, он не хотел, не желал верить в этот ужас, о котором толковала его плачущая жена. Вскоре вышел, всё объяснивший врач. Оказалось, что всё то, о чём причитала его жена, было правдой! Страшной правдой! И его мозг отказывался верить в эту правду! Ничем не обнадёжив, врач ушёл.

И снова, как когда-то, после неожиданной Николкиной смерти они оказались вдвоём со своим горем. Но тогда они были ещё молоды и полны сил, а сейчас сидели рядышком два если и не старых, то и очень-то немолодых человека. И сейчас они уже тихо плакали вдвоём. А после не так уж и тихо упрекали друг друга во всём. Он гремел: «Ты, дура, сделала аборт и осталась бесплодной, а у вас же большой грех быть бесплодной!»

– Я что тебе – детородный комбайн, – и она с ненавистью смотрела на него. – Когда я просила тебя уйти из прокуроров, ты ж не послушался, и все проклятия, на тебя посылаемые, упали на Толика, на моего сыночка, – снова рыдала она.

– Беспросветная дурёха, суеверная, тёмная женщина! Что за проклятья, да если бы они сбывались, людей бы на земле уже не было, все бы друг друга попроклинали…

– Да, а много ли ты знаешь случаев, чтоб упала сосулька и убила человека, что такие случаи есть среди наших знакомых или у их знакомых, – она плакала тихо, и ему стало жаль её.

– Милая, не убивайся, Толик не умер, слава Богу, – Василий Андронович впервые за многие десятилетия перекрестился, – он поправится, вернётся к нам, мы ещё на его свадьбе танцевать будем.

И Дора верила его обещаниям, хотела верить, и даже сквозь слёзы разулыбалась, только он уже не верил ничему. Потом они молились, каждый по-своему, и умоляли, она – Бога, он – Высший Разум о том, чтобы рабу Божьему Анатолию выжить. Потом у Василия Андроновича случился сердечный приступ…

На службе Букин посетил архив, чтобы ознакомиться с тем давним делом кастелянши. Навёл о ней справки, она умерла на зоне от инфаркта миокарда, как гласило заключение патанатома. Дети её были помещены в детские дома, а теперь, наверняка выросли и где-то должно быть работали. Все эти сведения были для него малоутешительны, потому что недостижимой, исчезнувшей из этой жизни была эта блеклая женщина, которую обрёк на остаток жизни и на смерть в лагере, и посиротил окончательно её детей именно он – Василий Андронович Букин.

С ним самим случился инфаркт миокарда, который он перележал в институте кардиологии. Вышел он к самой выписке сына.

Толик выжил, и это для отца с матерью было главным. И то, что сын отныне сидел в коляске, не смутило их, они были готовы к борьбе за него. Казалось, они смогут поднять его сами, с помощью медицины, народных целителей, священников, наконец. И начались годы изнурительной борьбы за здоровье сына.

Каждое утро начиналось с того, что Василий Андронович начинал кричать, что Толю надо везти во Псков к старцу Иоанну (Крестьянкину), который исцелял людей одним наложением рук и молитвой. Дора в ответ ему говорила, чтоб сам он пошёл к исповеди да покаялся. Он ей говорил, что она наверняка желает ему нового инфаркта, а может и смерти. Пикировка, казалось, заканчивается поздно ночью, когда всеми троими дружно принималось снотворное.

Приглашённый заезжий светило медицины перед родителями вынес вердикт, Толя в коляске сидел на балконе. Врач сказал: «Не надо ничем заниматься и ничего делать, следуйте предписаниям лечащего врача, потому как больной из коляски никогда не встанет, и чувствительность половины туловища никогда не восстановится, уж таким неудачным был перелом позвоночника».

Родители были сломлены, они уж просто и говорить не могли между собою, только с Толей.

Лежал прокурор В.А. Букин в своей одинокой постели, слыша как в ванной Дора проводит с Толей процедуры по опорожнению кишечника, т. е. ставит ему, бедному, сифонную клизму. Он тоже решил встать и пойти к ним, к единственно близким ему людям, к жене и сыну.

Когда открыл прокурор дверь соединённого туалета (унитаз с ванной), Дора обернулась и с ненавистью посмотрела на мужа.

– Тебе чего?

– Да я просто так, к вам вот пришёл, – отчего-то смутился прокурор.

– Иди отсюда, – процедила она, – сам натворил такое, а теперь ему, видите, ещё и смотреть понадобилось.

– Что я такого сделал? – закричал он, – что?

– Я тебе говорила уже не раз – это как хочешь, может называться, проклятие, карма, закон отмщения, не надо было про-ку-ро-ром быть, понял наконец, или нет? – почти визжала уже она.

– Папа, выйди, не нервируй маму, – устало попросил сын, ему надоели каждодневные ссоры родителей.

– Ладно, ухожу, – согласился прокурор.

Он не успел зайти в свою комнату, как подкошенно упал. Ещё не зная, что с ним случился роковой, смертный удар он успел уже неслушающимся языком вышептать,