занималась обменами, они с мужем, ребёнком и Платоновной жили уже в четвёртой квартире.

Обмены на какое-то время отвлекли Жанну от прекраснодушия после бутылки, стали чем-то вроде азартной игры. А мужа своего она презирала. Он всё больше в сексе хотел, и всё меньше мог, и она не могла сочувствовать ему в его мужской слабости. Кроме того, он не мог заработать даже себе на стакан, и крал деньги у неё или умудрялся выпрашивать у Платоновны.

Жанне только осталось констатировать, что была права покойная мать: он оказался пьяным ничтожеством.

Стала Жанна развлекаться на стороне. Дома её раздражало всё и все – и пьяный муж, и вечный беспорядок, Платоновна не справлявшаяся ни ребенком, ни с хозяйством, вечно канючащий сын… и, решила Жанна, не зная, что идёт по стопам покойной матери, сдать своего благоверного в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков). Что благополучно и сделала, избавившись, хоть на какое-то время, от постылого. Она и представить себе не могла, что избавилась от Владимира Калугина навсегда, что после ЛТП он исчезнет, растворится в миллионной армии бомжей, кочующих по Союзу, а может и быстро погибнет, кто ж про то знает? «Там» в «антимире» смерть имеет хороший покос.

Хоть и стала Жанна «соломенной» вдовой, но не опечалилась, правда в рюмку заглядывать стала чаще.

Но и на этот раз от алкоголизма её спасло увлечение, на этот раз не обменом квартир, и не какой-либо игрой, и вообще не чем, а кем!

Был это интересный мужчина, лет на семь младше. И Жанна вроде как влюбилась?! Мужчины, понятное дело, не переводились у неё никогда, но чтоб влюбиться, для неё, это «после того» – сложно было. А тут возьми и случись! Прямо-таки – солнечный удар, и она отдалась этой своей уже запоздалой страсти, и смогла увлечь его.

Несмотря на противодействие, и активное, его матери, они поженились.

Жанна страстно хотела детей от любимого, до бешенства хотела. Павлушка, сын её от Калугина был не в счёт, да и скорей он приходился то ли сыном, то ли воспитанником престарелой Платоновне.

Но обе её беременности, одна за другой, оказались внематочными, и после операций она родить не могла, но ещё и как бы уже не – женщиной осталась.

Муж устроился работать в пуско-наладочное управление, и чаще отсутствовал, в командировках, чем бывал дома.

Жанна всё больше душевно тяжелела и вымещала свою неприкаянность и маяту на старухе Платоновне да на, волчонком глядящем, сыне.

Чаще и чаще напивалась она в одиночку, и сама уж не помнила, что́ с нею и было.

Как и почему это «страшное» произошло она толком и припомнить не могла.

Мальчишку, как он не упирался, она отправила на две смены в пионерлагерь, на весь свой отпуск, она тогда работала воспитателем в «группе продлённого дня». Они остались в квартире с Платоновной вдвоём. По отпускному обыкновению она напивалась с утра, и на весь день укладывалась спать, а перед ночью или посреди ночи заглатывала очередную порцию, и снова засыпала.

Почему она вдруг решила поехать к бывшей однокурснице, она бы и сама объяснить не смогла. Смутно только припоминала, что поссорилась со старухой, наказать её захотелось, оставить одну-одинёшеньку, чтоб знала! Чтоб не бурчала, чтоб ей «лекций», безграмотная, не читала, чтоб место своё – прислуги – знала! Забыла уже, как тебя когда-то подобрали, не дали сдохнуть голодной смертью неблагодарная! Вот тебе, вот тебе, вот тебе… – она не смогла бы сказать, с точностью, как ударила, и сколько раз проделала «это», только знала, что было!

И, выходя, на пороге крикнула старухе: «Подыхай, как собака!» И, когда закрывала дверь на ключ, желала ей, ох, как желала, смерти!

Вернулась Жанна домой через три дня, успокоенная, решив помириться с противной старухой, ведь они не почти же, а родственники, ведь Платоновна и её, и Альку, и Павла вырастила.

Недолго искала Жанна в притихшей квартире Платоновну, та лежала утопленницей, в ванне. И когда Жанна с криком схватила старуху за руку, то увидела, как набухла кожа на её пальцах, в точности как после стирки белья.

Жанна после смерти Платоновны будто очнулась. Прониклась вниманием к мужу и к сыну, и стали они вроде бы нормально жить. И обменяла она страшную квартиру на другую, и муж ушёл с работы, связанной с командировками, а Павлик учился хорошо, и с ним не надо было делать уроков.

Однако недолгим было затишье, муж начал заикаться о том, что может им лучше разойтись, а Жанну снова начала одолевать тоска, и она поначалу по чуть-чуть, только чтоб пригубить, потом же пошло настоящее питиё… И мужа, всё ещё любимого, стала помаленьку приучать. Не самой же пить, раз до беды дошла.

Сначала он не хотел, а заводил разговор, как бы разбежаться им в разные стороны, а всё ж, по её получилось, заставила она его пить. И постепенно муж и возлюбленный, отец не рождённых ею детей стал типичным алкашом. Недаром в день их свадьбы его мать истошно кричала, что быть беде, что на собственную погибель повстречал он эту Жанну, что околдовала она его, что конец ему пришёл…

Как накаркала, старая карга, так и случилось!

В один прекрасный день болтался он в петле и своим вывалившимся языком, будто дразнил Жанну, будто показывал, что смог уйти от неё, ускользнуть, сбежать…

После такого удара Жанна даже видимости нормального существования не создавала, она пустилась во все тяжкие. Стала путаться с пьяным молодняком, чуть ли не с подростками.

Поломала ногу, та неправильно срослась, и она хромала с палкой в руке и с бутылкой в сумке.

Она уже не думала ни об уважении, самоуважении, чувстве собственного достоинства и прочем, а желала только бутылку на день да мужика на ночь.

Если мужчина её и не удовлетворял, она не обижалась, знала, что́ самой нужно сделать – для достижения оргазма.

Во время наступившей после перестройки смуты её разбил паралич.

И, умерла бы, так не дали. Очнулась Жанна в палате интенсивной терапии. Не разбирала она, ни где это она, ни что с нею, а главное – кто она?

Навещать её в больнице было некому.

Алька-брат, как когда-то и первый муж, Вовка Калугин, пропал, словно сгинул в бескрайнем пространстве России. Оказался он бизнесменом-неудачником, неполадившим с доморощенными, но скорыми на расправу мафиози. Вот и в бега бросился, а скорей всего его уже и в живых не было.

Сын же Павел, названный когда-то в честь деда-гепеушника, давно был законченным