известия. Нефедов разряжающе

выдохнул. Ну что ж, все верно: одинокий молодой сосед-

очкарик за стенкой перед сном обычно на всю катушку

врубал радиоприемник, который до двенадцати часов не

давал сомкнуть глаза ни ему, ни соседям, зато, заорав в

шесть утра, служил всем безотказным будильником.

Нефедову стало грустно от этих, конечно же,

50

запрограммированных, как бы для его психологического

комфорта, шумов, но какой комфорт, если от этого ты

чувствуешь себя жалким подопытным. Лучше бы уж

откровенная, честная тишина. Не выключая торшера,

Нефедов лег и закрыл глаза. Диктор за стенкой вещал

глуховатым, как и полагается, застенным голосом. Нет, вся

эта имитация была не по душе. Пусть бы хотя бы какой-то

небольшой, но настоящий звук прямо здесь.

«Холодильник!» – вспомнил Нефедов. Он встал, прошел на

кухню и вставил вилку в розетку. Холодильник вздрогнул и

мягко замурлыкал. Вот это была музыка! Пусть этот

холодильник, опустошенный за праздник и помытый

дочерью, поработает теперь в качестве успокаивателя.

Много энергии он не нажжет. Но спать теперь мешало

другое. Засыпание показалось вдруг таким же страшным,

как погружение в настоящее небытие. А что, если душа его

каким-то чудом заглянула в этот мир лишь на один раз?

Вдруг во сне она, снова освобожденная сознанием,

потеряется уже навсегда? Заснешь и оборвешь ниточку…

Нефедов поднялся, присел к окну и стал смотреть на

разноцветье ночного города. Огней было так много, что

они сливались в общее пестрое свечение. Бусинок

леттрамов в небе почти не было. Нефедов просидел минут

десять, как город начал внезапно погружаться в темноту.

На дорожках под самыми ногами прохожих оставалась

лишь самая малая подсветка, а главный свет, словно

освещение в театре, пошел на убыль. Нефедов ничего не

понимал. Что это, экономия энергии? А, может быть,

теперь принято вести лишь дневной, наиболее здоровый

образ жизни? Не найдя уверенного объяснения этому,

Нефедов взглянул вверх и замер. Чистое небо с уже

разошедшимися дневными тучами было усеяно мириадами

звезд. Кое-где в небе беззвучно проносились по своим

невидимым маршрутам совсем редкие, «дежурные», как

подумал Нефедов, леттрамы. Василий Семенович даже

51

заволновался от этого монументального зрелища. «Тише!

Его величество великое человечество спит. .» – так могла

бы называться эта картина. На звезды за всю жизнь

Нефедов смотрел не много: только лишь оказавшись на

даче, или когда оказывался далеко от городских огней,

засвечивающих звездное небо. Так не для того ли погашен

теперь целый город, или, возможно, значительная часть

полушария? Ведь если не гасить земной свет, то люди за

всю свою бесконечную жизнь не увидят звезд. А видеть их

было теперь необходимостью, ведь там, в космосе у людей

были родные, близкие, друзья. Нефедову вспомнилась своя

давняя мысль. Он высказывался как-то, что духовность

любого человека начинается с возможности время от

времени быть наедине с собой. Человеку необходимо

осознавать, что он значит сам по себе без чужих песен и

стихов, без чужих идей и мыслей. Человек должен почаще

вытаскивать свою душу из внешнего мира, куда она

постоянно убегает, потому что жить на всем готовеньком

ей проще. Возвращай ее и спрашивай: а сама-то ты – что?

Способна ли ты сама на стихи, музыку, на мысли,

поступки? Может быть, духовность состоит в умении

постоянно возвращать к себе свою душу? Так вот,

наверное, для того, чтобы общение человека с душой

происходило на глазах самой вечности, и открывается небо

в нынешнем мире. Быть может, вечным людям эта

духовная подпитка нужна для бесконечной энергии?

Нефедов даже заволновался от этих размышлений. Будь он

каким-то агентом из прошлого, заброшенным сюда для

разведки, то, вернувшись, он доложил бы, что за будущее

можно быть спокойным: его нравственное, духовное

состояние не может быть лучшим.

Около часа Василий Семенович сидел, глядя на небо и

напряжение тысячелетий, сконцентрированных в нем,

постепенно словно бы разряжалось этим вечным,

свободным небом. Именно через небо он, кажется,

52

приходил в равновесие, как тому и положено быть, когда

ты дома.

8. МИДА

Проснулся Нефедов раньше будильника. Голова была

настолько чистой, что еще минут десять он лежал,

размышляюще глядя на освещенную солнцем стену. А,

поднявшись, сразу подошел к окну взглянуть на город, и

удивился тому, что внизу было столько людей, сколько он

не видел и днем. Все были заняты гимнастикой. И как

только он увидел бегающих, делающие различные наклоны

людей, так у него снова, как и вчера, в палате, заныли от

нетерпения кости и суставы. Хорошо бы сейчас тоже

прогнать по легким свежий, утренний воздух, хорошо бы,

чувствуя напряженность и крепость икр и бедер,

пробежаться по этому коричневому мягкому настилу,

который был всюду, где не росла трава и который, видимо,

заменял асфальт. Но в чем выйти? Был у него, конечно,

неплохой спортивный костюм, но выбеги-ка сейчас в

таком! Их костюмы были очень яркими с разными даже

дисгармоничными сочетаниями. Нефедов решил

действовать смелее: вышел в «предбанник» и в сиреневой

нише заказал спортивный костюм, выбрав сочетание

голубого и зеленого. Покрой определил просто: по

последней моде. Ожидая костюм, он снова, теперь уже в

«предбаннике», подошел к окну. Жаль, что он не поднялся

с постели сразу как проснулся, потому что люди, наверное,

уже скоро разойдутся. Со стороны можно было

предположить, что там одни профессионалы: мужчины

были подтянутыми и мускулистыми, женщины тонкими и

стройными. На перекладине легко, словно забавляясь

собственным телом, работал мужчина с короткой

прической и с рыжеватой бородкой. А когда он закончил

упражнения безукоризненным «солнышком», Нефедову

53

расхотелось выходить: среди них он будет хиляком, тем

более что этим спортсменом, оказался Виктор. В это время

краем глаза он заметил, что ниша сиренево засветилась. На

пакете, который Нефедов взял оттуда, значилась дата

изготовления: «4365 год 17 июня 7 часов 35 минут». «Что

делается, что твориться! – восхитился Нефедов. – Свежую

бы газету так получать». Судя по указанным часам и

минутам, он был сейчас самым модным спортсменом, во

всяком случае, моднее каждого из тех, кто заказал костюм

даже сегодня, но вышел на зарядку пораньше.

На воздух Нефедов выбрался без особых приключений.

Одна из дверей, как он догадался, вела не в глубь

лаборатории, а наружу. Как открываются нынешние двери,

он уже понял. За дверью оказался лифт, на пульте которого

вместе с указанием этажей был столбик символов.

Светился, конечно же, квадратик того этажа, где находился

лифт и Нефедов подивился, что этим символом был его

собственный объемный портрет. Видимо, лаборатория по

его восстановлению занимала весь этаж. Не вникая в

остальные,