Порой ученых слегка расстраивает то обстоятельство, что обычные люди в большинстве своем очевидно мало интересуются научными достижениями и прорывами.

В объяснении этого, реального или мнимого, безразличия к науке Вольтер сходился с Сэмюелом Джонсоном, и сам данный факт столь невероятного совпадения мнений кое о чем говорит. Объяснение выглядит обоснованным, и ученым стоит с ним смириться, как бы досадно ни было. Наука не оказывает значимого влияния на человеческие отношения – будь то отношения правителя и подданных или les passions de l’ame[37]; вдобавок она не дает поводов к восторгам и страданиям и не воздействует на характер и глубину эстетического удовольствия.

В своем «Философском словаре» Вольтер писал, что естествознание «столь несущественно для обыденной жизни, что философы в нем не нуждаются; требуются целые столетия, чтобы усвоить хотя бы часть законов природы, но мудрецу достаточно всего лишь одного дня, чтобы изучить людские обязанности».

Доктор Сэмюел Джонсон в «Жизни Мильтона» насмехался над «фантазиями» Мильтона и Абрахама Каули[38] насчет академии, в которой ученики будут овладевать астрономией, физикой и химией в дополнение к общепринятому набору школьных предметов. Он писал:

Нет причин полагать, что эти очевидные истины должны ронять ученого в его собственных глазах или ослаблять его приверженность (я бы даже сказал, восторженную приверженность) науке. Ученые, деятельность которых полезна и успешна и которые глубоко поглощены своими исследованиями, вполне сочувствуют тем людям, которые не в состоянии разделить их упоение; многие художники и прочие творцы испытывают схожие чувства, и в результате они попросту игнорируют (что, безусловно, можно признать достойной компенсацией) любые мнения в свой адрес, высказываемые общественностью.

Сотрудничество

Почти вся моя научная карьера связана с сотрудничеством с коллегами, и потому я могу считать себя авторитетным специалистом в данном вопросе.

Научное сотрудничество нисколько не похоже на совместный труд нескольких поваров, отталкивающих друг друга от кастрюли с варевом; также оно отличается от совместной работы художников над каким-то полотном или попыток инженеров придумать такой способ строительства туннеля в горах одновременно с двух сторон, чтобы проходчики не промахнулись мимо точки встречи под горной толщей и не проложили в итоге каждый по отдельному туннелю.

На этапе планирования это сотрудничество напоминает скорее собрание группы литераторов, надумавших сочинить что-то сообща: всем известно (и все ученые это знают), что оригинальная идея – мозговая волна, если угодно, – есть явление сугубо персональное, однако общеизвестно, что возможно создать творческую атмосферу, в условиях которой один член группы сумеет воспламенить воображение остальных, и тогда они примутся вместе выдвигать и развивать дальнейшие идеи. Как следствие, со временем все забывают, кто именно и что придумал. Здесь важно то, что люди о чем-то задумались. Молодой ученый, которого так и подмывает заявить: «Знаете, это моя идея» или «Теперь, когда все согласились с моим предложением…», – непригоден к полноценному научному сотрудничеству; ему самому следует побыстрее отделиться от коллег. А прочим нужно помнить, что старшие члены ученой группы всегда отметят новичка, если тому пришла в голову по-настоящему дельная мысль, которая не была плодом синергии общих усилий. Для сотрудничества, кстати, «синергия» есть ключевое понятие: оно подразумевает, что совместное творчество плодотворнее простой суммы усилий нескольких человек. Но сотрудничество отнюдь не обязательно, сколько бы высокопарных утверждений о преимуществах групп перед индивидами ни звучало со всех сторон. Сотрудничество в радость, когда оно дает результат, однако многие ученые способны к самостоятельным изысканиям и охотно и успешно ими занимаются.

Ряд соображений в духе шекспировского Полония поможет понять, готов ученый к полноценному сотрудничеству или нет. Если коллеги ему не нравятся, если он не ценит их особые выдающиеся качества, тогда сотрудничество для такого ученого заказано; ведь оно предусматривает некую щедрость души, и молодому ученому, который обнаружил в себе признаки завистливости и который ревнует коллег к науке, должен всячески избегать предложений о сотрудничестве и не искать оного сам.

Каждый член научной группы должен говорить себе время от времени: «Как и у всех людей, у меня тоже есть свои недостатки, так что даже странно, что люди еще соглашаются со мной работать: я медленно веду подсчеты, я люблю насвистывать фрагменты из опер, благо у меня дырка в зубах; и я частенько теряю важные документы, тот же листок, где записан, в единственном экземпляре, ключ для двойного слепого испытания»[39].

Стоит ли задаваться вопросом: «Это моя вина или виноваты коллеги?» Полагаю, такой вопрос возникает нередко. Что ж, по себе скажу, что при всей серьезности этого вопроса он никогда не побуждал меня порвать дружеские отношения с людьми, с которыми мне доводилось сотрудничать. К слову, мне неизменно везло и продолжает везти в том отношении, что я работаю вместе с чрезвычайно талантливыми и приятными в общении людьми.

Когда наступает срок публиковать результаты совместного труда, молодой ученый, разумеется, будет ждать, что его фамилию тоже укажут в списке авторов статьи; но здесь надлежит смириться с точкой зрения коллег, которые, конечно же, воздадут ему по справедливости и по заслугам. Я сам предпочитаю привычный порядок Королевского общества, когда фамилии указываются по алфавиту, ибо искренне убежден, что возможные разочарования неких Якобсов в длительной перспективе сполна компенсируются радостью Аронсонов от лицезрения своей фамилии во главе списка авторов в научном журнале[40].