В это же время два парня из съемочной команды – вторые ассистенты режиссера Терри и Рой – решили надо мной поиздеваться.

– Мальчики, смотрите, кто у нас здесь! Это наша маленькая принцесса без своих бубликов!

Думаю, отчасти они делали это потому, что я была, по сути, единственной девушкой на вечеринке, и было бы гораздо веселее, если бы единственная девушка на вечеринке была в стельку пьяной. Если так, то им пришлось бы напоить меня тем крепким алкоголем, который все так жадно поглощали. Это стало одним из главных развлечений вечера – давайте напоим Лею, – и если бы я поддалась, то более идиотского поступка нельзя было бы придумать, учитывая, что на вечеринке были все, с кем мы работали над фильмом, в том числе мое начальство – продюсеры и сам именинник-режиссер.

Повсюду царило какое-то викторианское сквернословие, с изобилием местных выражений. Кто еще говорит по-английски так же, как это делают британцы, использующие слова «щелка» (рифмуется с «челка») и «дырка» (рифмуется со всем) прямо на работе – невозможно ведь устать от этих разговоров, правда?

Ну, если вы и устанете, то я никогда. Я влюбилась в Лондон, как только приехала туда учиться, и с тех пор не могу разлюбить. Я люблю англичан за то, как они привязаны к своей истории, как они берегут старые дома, а не сносят их, чтобы построить на их месте однотипные унылые многоэтажки с кучей окон, из которых хочется выброситься с криками. Я люблю многочисленные лондонские акценты, обменные курсы, своеобразное дружелюбие, музеи, парки, которые нужно открывать ключом, и колу безо льда. Если я могу простить город за то, что он не ставит лед на первое место и это часть его образа жизни, то это настоящая любовь.

Мы все встали в один ряд и отвратительно исполнили «Хэппи бездей», а потом Харрисон заговорил с Джорджем. Меня снова окружила толпа потных несвежих натуралов в футболках и джинсах. Будь то мышцы или жир у них под невзрачными футболками, они все были для меня по-разному привлекательны, отчасти потому, что многие и правда были привлекательны, а отчасти потому, как бесспорно привлекательна была для них я, хотя я и стеснялась, что я всего лишь маленькая девочка. Ну, давай же, юная я, будь с собой помягче! Хотя я и не была единственной в меню, мне было девятнадцать и я была чертовски хороша. Это теперь я так думаю, а тогда, если бы меня спросили, как я выгляжу, я бы сказала, что я толстая и низкая.

Они всё уговаривали и уговаривали меня выпить, и в конце концов та часть моей натуры, которая любит угождать людям, взяла верх и согласилась на один стаканчик. Я попросила ликер «амаретто» – единственное, что я пила. На вкус он как противный сироп от кашля, и вкус этот очень сильный, но, по крайней мере, он был мне знаком. У меня не было кашля и не болело горло, но я подумала, что для профилактики не помешает. Съемочная команда как раз за это и выпила, когда я наконец согласилась.

– Не понимаю, как можно пить алкоголь ради вкуса, – сказала я. – Он же как ржавчина. Я видела, как люди с наслаждением потягивают из бокалов вино, и это меня поражает.

– Меня тоже, дорогуша, – ответил кто-то из команды. – Я пью только ради его действия, к черту вкус.

– Да, но когда я была маленькая, мне он казался таким прекрасным: люди разбиваются на кучки на вечеринке, держат в руках бокалы с напитками, закидывают голову, звонко смеясь, – и я не могла дождаться, когда тоже буду так веселиться. Я с нетерпением ждала, когда же раскрою тайну алкоголя, который высвобождает всю эту потаенную радость. Но все это оказалось ложью, страшной, ужасной ложью, и кто-нибудь когда-нибудь за это заплатит.

– Послушай, дорогая, – сказал член команды, который вернулся с моим напитком. – Ни за что не нужно платить, Джордж Лукас угощает.

Я заглянула в бокал, который он мне вручил, но вместо «амаретто» там было нечто больше похожее на вино. Я поморщилась.

– Извини, душечка, у них не было твоего волшебного сладкого ликера, – сказал он. – Но это так же полезно, как «амаретто», и даже лучше.

Зачем я вообще это выпила? Может, чтобы показать им, почему мне не стоит пить. Но, какой бы ни была причина, я все же выпила. Мое лицо скорчилось в гримасе от первого же глотка этой противной жидкости. И второго, и третьего. Я не смогла сосредоточиться и понять, какой же у нее вкус, потому что через пару мгновений я уже весело смеялась, как те взрослые, которых я видела у мамы на вечеринках, когда была маленькой.

– Помните ту сцену, где мы летали? – говорю я.

– В смысле, летали?

– Так я тебе объясняю! Сейчас объясню! Когда мы с Марком взялись за веревку и перелетели с платформы на другую сторону! Понимаешь? Понимаешь, о чем я?

Они поняли. Не то чтобы их волновал мой рассказ, скорее, их волновало только то, чтобы я пила дальше, и я пила. Они смеялись над всем, что бы я ни говорила, и мне это нравилось, и так я и катилась по той кривой дорожке, пока фонари на этой дорожке не начали тускнеть и стало уже не важно, дорожка это или нет. Вообще все было не важно. Важно только то, что мы смеемся и здорово проводим время.

Не помню, когда мне стало понятно, что несколько мужчин хотят как бы в шутку меня похитить. Не помню, потому что довольно много времени прошло с той вечеринки-сюрприза для Джорджа.

Это был какой-то веселый план. Вытащить меня с вечеринки и отвезти куда-нибудь, куда там киношники отвозят молодых актрис, чтобы показать, что актриса принадлежит им, хотя бы ненадолго, а не другим актерам или продюсерам. Конечно, это было не серьезно. А что серьезно, так это то, как мужчины относятся ко всяким разборкам.

В какой-то момент я поняла, что у меня болит голова. Не сильно болит, просто какая-то тяжелая, не такая, как обычно, и я сказала об этом вслух.

– Тебе нужно выйти на воздух, – сказал кто-то из команды.

– А здесь разве нет воздуха? – говорю я. – Чем же я тогда дышу?

– Эй, – послышался какой-то новый голос, как раз когда меня вели к двери очень милые электрики. «Искры» освещали мне путь, а? Мы уже собирались выйти в эту дверь, как голос послышался снова. Американский, а не британский акцент. Голос янки. – Куда вы ее ведете?

– Никуда, мужик, леди просто хочет немного подышать, и все.

– Простите, но леди, похоже, не вполне осознает, чего она хочет.

Я вдруг поняла, кто это. Это Харрисон! Мой коллега по площадке. Что он такое говорит? Как это я не знаю, чего хочу? Может, это и правда так, но кто сделал его главным специалистом по этому вопросу?

– Привет, Харрисон! – поздоровалась я, когда он к нам подошел. – Где ты был?

Понятия не имею, что эти хулиганы-британцы собирались со мной делать. Хочется верить, что ничего особенного, но они очень всполошились, когда поняли, что им помешают. И Харрисон внезапно решил сыграть роль моего спасителя от… боюсь представить чего. (Но зачем представлять?) Его кто-то толкнул, он толкнул в ответ, а я старалась прийти в себя.

Был и элемент опасности. Не с большой буквы «О», конечно, но той опасности, которую таит в себе хулиганство, которое, казалось, правит бал, или постелью, или миром. То, что началось как шуточное перетягивание каната, превратилось в серьезную драку за девичье – как там? – целомудрие. Нет! Добродетель! Перетягивание каната, где на кону стояла моя опьяненная вином добродетель, и было неясно, чем все закончится. Но мне было интересно.