Я многого не помню из того, в каком порядке мы снимали сцены или с кем я быстрее подружилась. Никто ведь не предупреждал, что однажды, много лет спустя, меня будут об этом спрашивать. Не предупреждал, что очень скоро и еще очень надолго любая информация о «Звездных войнах» станет крайне востребованной. Что аппетит к ней никогда не угаснет, как будто сейчас всемирный голод, а это еда.

Все, на что ни посмотри, было новым для меня. Британская съемочная группа – новая. Обращение со мной – новое. То чувство, что так много всего возможно, так что даже не успеваешь давать этим возможностям названия и сосредотачиваться на них, – совершенно новое.

Я читала диалог, и это было просто невозможно. В первый съемочный день у меня была сцена с Питером Кушингом, который играл губернатора Таркина. В этой сцене я должна была сказать:

«Так и знала, что увижу вас здесь. Я почувствовала ваше зловоние, едва ступив на борт». Ну кто так говорит, разве что пират семнадцатого века? Я посмотрела на сценарий и подумала, что лучше было бы сказать: «А, губернатор Таркин, так и знала, что увижу вас здесь. Едва ступив на борт, я подумала: «Боже! Что за запах? Должно быть, это губернатор Таркин. Все знают: этот парень пахнет как семинедельный кусок сыра, который случайно завалился за сиденье в машине!». И так я и сказала, скорее, сардонически, чем эмоционально. Бесстрашно и естественно, но не серьезно. Иронично. Как какая-нибудь цыпа с Лонг-Айленда, которая не боится ни тебя, ни твоих дружков.

И тогда я получила единственное указание от Джорджа за всю работу, кроме того, что он советовал ве произносить «быстрее» и «более настойчиво». Он отвел меня в сторонку и очень серьезно сказал: «Это очень важно для Леи. Невероятно важно. Эти парни вот-вот взорвут ее планету. И все, что она когда-то знала, исчезнет. Поэтому ты очень расстроена. Она очень расстроена».

Я слушала внимательно, потому что у меня было больше всего серьезных реплик, а до этого разговора я не понимала, действительно серьезно мне их произносить или нет. Когда смотришь фильм, оказывается, что, когда я расстроена, я говорю немного по-британски, а когда не расстроена, то без акцента.

Из-за того, что я каждый раз морщилась, когда моя лазерная пушка делала холостой выстрел, мне пришлось взять несколько уроков стрельбы у полицейского, который тренировал Роберта де Ниро для сложной психологической роли в «Таксисте». На самом деле пушка не была лазерной до самого постпроизводства. Отсюда и выражение «В пóсте поправим». (Хотела бы я, чтоб и меня поправили в постпроизводстве, но это не представлялось возможным до появления коллагеновых инъекций в Польше в начале восьмидесятых. Насколько я знаю, в связи с этим важным открытием даже не придумали ни одной шутки про поляков. Возможно, потому, что омолаживающие процедуры – это несмешно, или потому, что никто не смеется над такими дорогими вещами до тех пор, пока кто-нибудь не накачает губы, и потом, это настолько больно, что начинаешь скучать по эпиляции воском. Я знаю, что женщинам приходится дольше выглядеть моложе, отчасти потому, что большинство женщин морщины не красят, а отчасти потому, что немногие гетеросексуальные мужчины стремятся выглядеть как невинные подростки. Но, может, я просто знаю не так много людей.)

Над фильмом работала еще одна женщина, кроме Пэт Мак-Дермотт и ассистентки режиссера, – Кэй Фриборн. Кэй была замужем за Стюартом Фриборном, и у них был сын Грейам. Все они работали на съемках гримерами. Стюарт работал гримером еще со времен немого кино, где требовалось очень много грима, потому что слов не было слышно и внешний вид актеров делал весь фильм. Мне тогда казалось, что ему около восьмидесяти, значит, на самом деле ему было пятьдесят пять – шестьдесят лет. Когда он наносил грим, то рассказывал разные истории, и можно было сидеть и греться в лучах огромных ламп. Кэй, конечно, в основном отвечала за мой макияж, потому что мы обе женщины, а в мужском мире космической фантастики нам, женщинам, нужно держаться вместе. Но Стюарт тоже иногда делал мне макияж.

У него на лице всегда сияла улыбка (на чем же еще она могла сиять?), пока он запудривал тебя с ног до головы.

– Я помню, как делал макияж Вивьен Ли в фильме «Пламя над островом», где она снималась вместе со своим будущим мужем Лоренсом Оливье. У них завязался роман на съемочной площадке, но они оба уже состояли в браке, поэтому встречались тайно, чтобы никто не застукал. И я был там, и сам был тогда молод – знаю, сейчас это уже трудно представить.

Тут я перебила:

– Ну, почему! Ты выглядишь потрясающе!

Он благодарно засмеялся и продолжил рассказ.

– Ты очень милая девушка, – сказал он, размазывая румяна мне по щеке одним из своих бесчисленных спонжей.

– Нет! Это неправда! Я не милая! Спроси любого, и тебе скажут.

– Так вот, я работал над одной только помадой мисс Ли около двух часов, потому что фильм снимали в цвете по системе «Техниколор», и губы должны были быть очень красными, а кожа немного сероватой.

Я состроила гримасу:

– Сероватой?!

Стюарт засмеялся и перешел ко второй щеке.

– Так было нужно для цветовой обработки по системе «Техниколор». Сейчас ее уже не используют, она слишком сложная.

Потом он рисовал мне кинематографические брови.

– Так вот. Два часа я старательно красил губы мисс Ли, и, представляешь, я уже заканчиваю, она готова к съемкам, и тут входит не кто иной, как его светлость. Только он тогда еще не был его светлостью, он был просто новым актером Ларри Оливье. Тогда почти все звали его Ларри, а для незнакомых людей и поклонников он был Лоренсом Оливье, восходящей звездой. Как бы там его ни звали, он ворвался, схватил ее и поцеловал. Все мои труды – пара часов, как я сказал, – насмарку, и делать было нечего, кроме как начать сначала.

Он пожал плечами:

– Ничего не поделаешь. Они были влюблены, и только это имело значение. Молодость бывает лишь однажды, так говорят. Жаль, но ничего не поделаешь.

Рекламный портрет для «Звездных войн IV».

Фото предоставлено автором.

Я столько лет никому не рассказывала о нашем романе с Харрисоном на съемках первой части «Звездных войн», что даже не знаю, как рассказать об этом теперь. Пожалуй, я пишу об этом, потому что прошло уже сорок лет, и кем бы мы ни были тогда – по крайней мере, как нам казалось, – мы уже совсем другие. Если я и могла взбесить кого-то тогда, то сейчас у них уже не хватит сил беситься. А даже если бы хватило, то у меня самой уже не хватило бы сил на чувство вины, какое я могла бы испытать тридцать, двадцать или – да что там, я и десять лет назад еще не могла об этом написать.

В моей жизни не так много тайн. Многие подумают, что есть истории слишком личные и мудрее было бы о них умолчать. По крайней мере не рассказывать всем подряд.