Чашки были грязные, а запах у водки сивушный. Сели за стол.В центре красовалась сковорода с картошкой, огурцы в банке и крупно порезанныйшмат сала. От грязи у меня мгновенно пропал аппетит.

— Гришка, коды налей, — распорядилась женщина,опасливо понюхав водку. Гришка принес воды в кружке и нетерпеливо предложил:

— Ну, со свиданьицем…

Подняли чашки и чокнулись. Я тоже, чтобы компании непортить, пить, однако, не смогла. Верка выпила и забулькала водой, левой рукойразмахивая, точно отгоняя муху. Мух было достаточно, но избавиться от них такимспособом возможным не представлялось.

— Ты когда в городе объявился-то? — захрустев огурцом,спросил Гришка.

— На днях.

— А где был, чего ж не сразу к нам?

Дело у меня было, Григорий.

Лохматый Григорий уставился в чашку и сидел так минуты три,не меньше, как видно, обнаружив в ней что — то для себя чрезвычайно интересное.

— Ты часом не Серого ищешь? — неуверенно спросилон, косясь на Алексея.

Тот тоже хрустнул огурцом и усмехнулся:

— А хоть бы и так.

— Дело-то старое, Алексей, плюнь… Беды бы не было… Тыпока там отдыхал, много чего переменилось.

— Да? Интересно.

Гришка поежился, опасливо замолчал и разлил по второй.

— Сам-то очень беспокоился, как бы ты дров не наломал.Потому и видеть тебя хотел.

— Серый не жилец, пришибу паскуду!

— На черта он тебе сдался? Что было, быльем поросло…

Тут вдруг встряла Верка, хлопнула по столу полотенцем, глазищамисверкнула и рявкнула:

— Не слушай его, Алексей' Серый — сука, заждались егочерти, чтоб ему сдохнуть… Я б его сама порешила, да руки коротки.

— Чего городишь-то, чего… — зашипел на нее Гришка, ноона и его полотенцем стегнула:

— А этот собачий хвост оттого боится, что прав он: какты сел, тут много чего переменилось. Крестный твой да Серый теперьзакорещились, вместе дела крутят, вот и пошла суета: боятся, что ты, каквернешься, первым делом долги раздашь. Потому и поговорить желает, воспитыватьначнет. Мол, кто старое помянет… Только ты не слушай, Серому ты как заноза, поодной земле вам не ходить. Не ты его, так он тебя…

— Ты чему учишь, чему, дура несчастная, матьтвою? — заорал Гришка, вскакивая. — В тюрьму парня толкаешь, а? Нечужой тебе человек… Какая ты после этого крестная? Любушка, сестрица моя, какумирала…

— Оставь мать в покое, — отрезал Алексей.

Гришка послушно замолчал и сел рядом.

— Верка, она хоть и дура, но права, конечно, —вздохнув, сказал он через пару минут. — И про Серого, и про крестноготвоего. Спелись — Соловей рассказывал, похвалялся Серый, что, мол, появится вашЛеха, так я его мигом определю, не в тюрьму, так в могилу. Некому, мол, за негозаступиться. Это он врет, конечно, но и ты его не достанешь, без того чтобхозяину дорогу не перейти. Так что подумай, Леша, хорошо подумай.

— Я два года думал.

— Ох, — громко и совершенно по-бабьи всхлипнулГришка и головой покачал. — Чую, быть беде… Когда поедешь-то?

— Ты пока помалкивай, что я объявился.

— А что, я как скажешь…

— Соловей болтал, вчера в городе стреляли, —заметила Верка, доставая из холодильника еще бутылку.

— Ну?..

— Не тебя ли Серый гонял?

— Он теперь носа не высунет, — усмехнулсяАлексей. — А шестерок послал, было дело.

— Я так и думала… Ты уж осторожней, Алеша! Никому неверь, а крестному своему в первую голову. На нем крови — захлебнешься… надобудет, и через тебя перешагнет. Кроме меня, пьяницы проклятой, да вот этогодурачка, у тебя и нет никого.

— Ну вот, уже не один, — улыбнулся Алексей.

— Какой с нас толк? Схоронить либо весточку передать…Ты мне лучше про нее расскажи, — резко сменила она тему, ткнув пальцем вмою сторону. — Кто такая, откуда?

Познакомились. Пока у вас поживет, а кто да откуда — дело нетвое. А ты, Григорий, Соловья найди. Мне две тачки нужны, надежные. Пустькупит.

Зачем же… — развел руками Гришка.

— Купит, — перебил Алексей. — Чтоб все какположено, и доверенность оформит. Денег дам.

— Сделаем все как скажешь, — заверил Григорий.

— Вот и ладненько… Ну, хватит о делах, выпьем.

— А ты чего не пьешь? — спросила Верка, заглянув вмою чашку.

— Не пью, и все, — твердо заявила я, чтобы раз инавсегда прекратить поползновения на свою трезвость.

— И правильно, девонька. Все зло через эту проклятуюдрянь. — Верка в чашку уставилась, загрустила и даже как будтопрослезилась.

— Мне бы чаю, — попросила я. — Если есть,конечно.

— Есть. Ты не смотри, что у нас такой бардак, мы людине бедные…

Она поднялась, слегка покачиваясь, и пошла к плите — Алексейс Гришкой разговаривали, а я силилась переварить информацию. Тут Веркапоставила передо мной армейскую кружку с крепким чаем, — заварка толстымслоем покрывала всю поверхность, так что к жидкости, казалось, не прорвешься. Ямысленно вздохнула, еще раз заглянула в кружку и сказала:

— Ложку чайную дайте, пожалуйста. Ложку дали, заваркуудалось потеснить, но легче от этого не стало: кружка нагрелась, а пить с ложкия терпеть не могу. Я начала злиться, но опять вежливо попросила:

— Можно мне чашку? То есть можно, я из своей в вашуводку перелью?

Верка моргнула глазами, а я перелила, направилась к раковинеи пошарила глазами в поисках хоть какого-нибудь средства, способного отмытьтолстый слой грязи с чашки. Но о достижениях цивилизации здесь слыхом неслыхивали. Мысленно чертыхаясь, я попробовала оттереть ее руками и тут поймалавзгляд Алексея, насмешливый и как будто одобрительный. Хозяева взиралиосуждающе. С их точки зрения, я была чужого поля ягода и доверия незаслуживала. Мне плевать было на их взгляды, я точно знала, что грязь вредитмоему здоровью, и решила их попросту игнорировать.

Где-то через час они захмелели; сначала Гришка стал клеватьносом за столом, а потом и Верка. Алексей по очереди отнес их в комнату, надиван пристроил и вернулся ко мне.