что ему нравится, то, чем он делится, то, что он дарит. Каждый ищет в красоте то, что ему нужно. «Красота – посредник истины», – сказал Фридрих Шиллер. Так ли это?

И вот мы снова сталкиваемся с триадой истинного, доброго и прекрасного, которую так охотно высмеиваем. Является ли то, что я нахожу красивым, моей истиной?

Иногда я нахожу красоту в причудливом – в гримасничающих скульптурах на фасадах церквей или в страшных масках на карнавале, отгоняющих зло. Я также нахожу ее в китче, в удовольствии от сладкого, в шепоте херувимов, в радужной глазури на тортах или в фотографиях счастливых лебедей с перьями, окрашенными в розовый вечерним светом.

«Красота необходима для жизни». С момента публикации исследования Зеки многие продолжают считать активность орбитофронтальной коры головного мозга главным условием способности воспринимать красоту. Несколько лет назад в Художественном музее Санкт-Галлена был проведен эксперимент. Во время выставки работ Клода Моне, Энди Уорхола и Гюнтера Юккера на посетителей надевали «перчатку для сбора данных», которая фиксировала их эмоциональное и когнитивное возбуждение. Уже было известно, что в среднем посетитель музея проводит перед картиной одиннадцать секунд – за это время он делает около трех вдохов. Теперь же можно было измерить, чье сердце замерло или возбужденно бьется при виде той или иной картины. Картина, вызвавшая наибольшее волнение, считалась самой красивой. Прямо как на конкурсе «Мисс Вселенная». В Санкт-Галлене, кстати, это было изображение гвоздей работы Юккера, на которое посетители тратили в среднем 34,5 секунды. Она вызывала эмоции. Но что задерживало людей у картины – блаженство красоты или непонимающее негодование?

Еще в 1872 году в романе «Бесы» Достоевский писал: «Да знаете ли, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно…» [3] Азартный Достоевский любил искусство. Он часто ездил в Дрезден, чтобы посетить Королевскую картинную галерею. Особенно ему нравилась «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Говорят, он неоднократно забирался на стул, чтобы получше рассмотреть это огромное полотно.

Возможно, в этом и заключается один из секретов красоты: если смотришь медленно и долго, впадаешь в своего рода транс, выходишь за рамки времени. Затем оцепенение рассеивается, и остается лишь нежность. И тогда на лице появляется застенчивая улыбка.

В романе «Идиот», который был начат Достоевским, вероятно, в Дрездене, князь Мышкин говорит, что красота спасет мир. Правда, этот врачеватель омраченных душ имел в виду скорее красоту верующего разума, а не картины. Он считал, что красота облагораживает человека и зажигает свет в его душе.

Красота необходима для жизни так же, как любовь, счастье, горе и боль. Все эти чувства делают нас теми, кем мы являемся.

Обнажить свои страхи

В искусстве, как и в жизни, самое главное – счастливый момент, в котором раскрывается красота.

Лукас Цейпек (р. 1956)

Это было во время пандемии. Я уже несколько недель с нетерпением ждала праздника Пятидесятницы в кругу семьи моей дочери. Но тут в школу пришел ковид. Внуков отправили на карантин, а мне пришлось остаться дома. Большая черная кошка покинутости, столь хорошо мне знакомая, злобно зашипела и выпустила когти. Мое тело грохотало, вибрировало и тряслось, как машинный зал. Звенело в ушах, сердце трепетало и спотыкалось, но я все же взяла себя в руки, написала соседке и спросила, не найдется ли у нее для меня времени.

Она пришла, принесла печенье. Мы вместе выпили кофе, а когда она ушла, я расплакалась от облегчения. Я лицом к лицу встретилась со своим страхом стать никому не нужной, а потом провела очень счастливые выходные. Наедине с собой, но окруженная доказательствами красоты. Купила себе букет цветов. Прогулялась по лесу. Поплавала в безлюдном озере под дождем. Только облака, капли, озеро и я. Великая тишина, а в ней – пульсирующие мягкие взрывы капель, которые ударялись о поверхность воды и лопались, разлетаясь маленькими фонтанчиками, падающими на мое лицо.

Возможно, я не смогла бы испытать это наслаждение красотой, если бы не признала свой страх. Возможно, это был еще один момент, когда красота прогнала его.

Всегда эти страхи: страх быть несостоятельной, страх потерпеть неудачу, страх быть не приглашенной на праздник жизни, быть нелюбимой, ничтожной, разоблаченной. Между прочим, последний страх – типично женский. Особенно часто он преследует женщин, поднявшихся в должности на новой работе: «О боже, они решили, что могут на меня положиться. Скоро они поймут, что это не так, и я стану посмешищем!» Реальность жалит – но как? Являются ли страх и тревога физическими или бесплотными? Может, мое одиночество – лишь химера?

У таких неврологов, как Зеки или Кандель, наверняка есть рациональные ответы хоть на несколько из этих вопросов, и они даже могут определить, в какой лобной доле запряталась моя скорбь. Я же, по крайней мере, еще не смогла ответить на них.

Обнажите свои страхи – и посмотрите, как они выглядят. Уродливы ли они? Несут ли угрозу? А может, они просто нуждаются в помощи? Может, они так замерзли, что нам надо их пожалеть?

Обнажите свои страхи. Раскройте их, вытащите из-под скорлупы, снимите с них маски.

Обнажите свои страхи. Просто представьте, как страх встречается с красотой, и вам сразу же станет легче дышать. Разве может быть иначе, когда приходишь в сад, полный цветущих яблонь, с клумбой, в которой распускаются гроздья ярко-синих лилий, недалеко от побеленного загородного домика, покрытого черепицей? Куда девается страх, когда ручей журчит на росистом зеленом лугу, когда воробьи, сидящие в кустах у дороги, уже в феврале так звучно чирикают свою весеннюю песенку, что невольно останавливаешься, чтобы послушать их?

Мое утешение

Большинство людей не понимают, насколько прекрасен мир и какое великолепие открывается в самых незначительных вещах – в цветке, камне, коре дерева или березовом листе.

Райнер Мария Рильке (1875–1926)

Там, откуда я родом, жила бабушка, которая за внешней своей неприступностью скрывала радушие и смирение. Несмотря на всю свою поистине ганзейскую невозмутимость, она была той еще выдумщицей. Однажды, когда мы по старой традиции отмечали Рождество у нее дома, она выставила перед гостями огромный рог изобилия, такой же ярко-красный, как шапка Деда Мороза, и из этого рога ручьем потекли красочно завернутые подарки. К тому времени ее муж – мой суровый и строгий дедушка – уже умер. Вряд ли он смирился бы с таким роскошным рогом изобилия в своей гостиной. Она, напротив, обожала подобные постановки.

Именно бабушка водила меня в оперу. Она была из тех бабушек, которые всегда рядом с тобой и у которых всегда есть для тебя время. В аккуратной блузке с бантиком,