– Как вы меня нашли?

– Вас, Семпере, выдает запах типографской краски. Можете порекомендовать мне что-нибудь хорошее из ваших последних изданий?

Делатель книг заметил, что кабальеро держит большой том в руках.

– У меня скромная печатня, в нее не попадают авторы, какие пришлись бы вам по вкусу. К тому же у синьоре уже есть что почитать на ночь.

Кабальеро оскалил в улыбке белые, заостренные зубы. Делатель книг перевел взгляд на кортеж, который уже подъехал к стене. Почувствовал, как рука кабальеро опустилась ему на плечо, и стиснул зубы, чтобы унять дрожь.

– Не пугайтесь, дружище Семпере. Скорее потуги Авельянеды и всей своры убогих завистников, которых печатает ваш приятель Себастьян де Комелья, дойдут до потомства, чем душа моего возлюбленного Антони де Семпере попадет в скромную обитель, какой я управляю. Вам от меня нечего бояться.

– Нечто подобное вы говорили дону Мигелю сорок шесть лет назад.

– Сорок семь. И я его не обманул.

Делатель книг на мгновение встретился с кабальеро взглядом, и ему показалось, что он увидел на лице собеседника такую же глубокую скорбь, какая переполняла его самого.

– Я думал, это день вашего торжества, синьоре Корелли, – заметил он.

– Красота и знание – единственный свет, сияющий в жалком хлеву, где я обречен скитаться, Семпере. Его утрата – худшее горе для меня.

Под их ногами погребальный кортеж проезжал в ворота Святого Антония. Кабальеро сделал шаг и жестом пригласил печатника пройти вперед.

– Идемте со мной, Семпере. Поприветствуем нашего доброго друга дона Мигеля в Барселоне, которую он так любил.

И при этих словах старый Семпере предался воспоминаниям и воскресил в памяти тот далекий день, когда чуть ли не в том самом месте он познакомился с молодым человеком по имени Мигель де Сервантес Сааведра, чья судьба сольется с его судьбой и чье имя свяжется неразрывно с его именем в ночи времен…

То были легендарные времена, когда история не признавала иных ухищрений, кроме памяти о том, что никогда не происходило, а жизнь довольствовалась мечтанием о мимолетном и преходящем. В те дни начинающие стихотворцы носили клинок у пояса и скакали верхом, не зная, куда, сочиняя строки с отравленными остриями. Тогда Барселону, город и цитадель, качали на коленях расположенные амфитеатром горы, где кишели разбойники, а за спиной ее притаилось море винного цвета, доступное на всем своем просторе для солнечных лучей и пиратов. У ворот Барселоны вешали воров и подлый люд, чтобы истребить в народе алчность к чужому добру, а в ее стенах, грозивших вот-вот обрушиться, купцы, мудрецы, придворные и идальго всех состояний, на службе у сеньоров всех мастей, бились между собой в лабиринте заговоров, подкупов и алхимии. Молва об этом достигала горизонтов и возбуждала желания во всем мире, известном и явившемся в мечтах. Говорили, здесь проливали кровь короли и святые; слово и знание тут находили приют, и будто с монетой в руке и ложью на устах любой искатель приключений мог здесь обвенчаться со славой, возлечь со смертью и проснуться благословенным посреди сторожевых башен и соборов, чтобы заработать себе имя и состояние.

В подобное место, никогда не существовавшее, имя которого он осужден был вспоминать всю свою жизнь, однажды прибыл в День Святого Хуана молодой идальго из тех, что владеют пером и шпагой, верхом на кляче, несколько дней проскакавшей галопом и уже не державшейся на ногах. Лошаденка везла в то время неимущего Мигеля де Сервантеса Сааведру, родом ниоткуда и отовсюду, и девушку, чье лицо казалось украденным с полотна кого-то из великих мастеров. И такое предположение было не лишено оснований, поскольку позднее стало известно, что девушку звали Франческа ди Парма, и она увидела свет и услышала речь в Вечном Городе девятнадцать весен назад.

Было угодно судьбе, чтобы жалкий одер, прервав свой героический скок, с пеной на губах рухнул бездыханным у ворот Барселоны, и двое возлюбленных, поскольку таковы были их тайные отношения, пошли по берегу под небом, кровоточащим звездами, пока не достигли предела стен. Увидев, как дыхание тысячи костров поднимается к небу, заливая ночь расплавленной медью, они решили поискать пристанища и приюта в этом месте, похожем на сумеречный дворец, воздвигнутый не иначе как над кузницей самого Вулкана.

В подобных, хотя и не столь пышных словах о явлении в Барселону дона Мигеля де Сервантеса и его возлюбленной Франчески поведал известному делателю книг дону Антони де Семпере, который держит печатню и проживает у монастыря Святой Анны, хромой парень смиренного вида, с внушительным носом и живым умом, по имени Санчо Фермин де ла Торре. Увидев плачевное положение вновь прибывших, он добровольно вызвался сопровождать их в обмен на несколько монет. Так парочка нашла пристанище и пропитание в жилище мрачном и перекрученном, словно ствол кривого дерева. И так, благодаря уловкам Санчо и за спиной у судьбы, делатель книг завязал знакомство с молодым Сервантесом, и тесной дружбе между ними суждено было продлиться до конца их дней.

Ученым мало известны обстоятельства, предшествовавшие приезду дона Мигеля де Сервантеса в город Барселону. Понаторевшие в этих материях сообщают, что много нужды и невзгод было до этого момента в жизни Сервантеса, и еще больше баталий, неправых приговоров, темниц или даже вероятной потери в битве руки ждали его впереди, и краткие годы мира он сумел вкусить лишь на закате жизни. Какими бы ни были хитросплетения судьбы, приведшие его сюда, все же, насколько мог догадаться довольный собой Санчо, великая обида и еще большая угроза преследовали его по пятам.

Санчо, приверженный к рассказам о пылкой любви и к религиозным действам с крепкой моралью, пришел к выводу, что в основе столь запутанной интриги явно лежит присутствие девушки сверхъестественной красы и очарования по имени Франческа. Кожа ее казалась дуновением света, тихий голос заставлял трепетать сердца, а взгляд и уста обещали такие услады, каких не мог бы воспеть в благозвучных строфах бедняга Санчо, ведь его настолько околдовали очертания тела под шелком и кружевом, что сердце переставало биться и разум тускнел. Так Санчо и решил, что, по всей вероятности, молодой поэт, испив сей небесной отравы, пропал безвозвратно, поскольку не нашлось бы под небесами ни одного мужчины, достойного этого звания, который не продал бы душу, седло и стремена за единый миг упокоения в объятиях подобной сирены.

– Дружище Сервантес, не пристало столь жалкому мужлану говорить вашей милости, что такое лицо и такое сложение затмевают разум любой особи мужского пола, еще одаренной дыханием. Однако же нос, который, если не считать кишок, является самым проницательным из моих членов, заставляет предположить, что откуда бы вы ни увезли такую особь женского пола, вам этого не простят. Во всем мире не найдется места, чтобы спрятать Венеру столь пленительных достоинств, – убежденно произнес Санчо.

Спешу сказать, что ради драмы и ее постановки на сцене смысл и звучание речей доброго Санчо подверглись перестановке и обрели новый стиль под пером этого вашего смиренного и верного повествователя, однако же суть его мудрых суждений осталась нетронутой и не подверглась подмене.