– Ах, мой друг, если бы я поведал вам… – вздохнул Сервантес, сам не свой от тревоги.

И поведал, поскольку струилось в его жилах вино повествования, и небу было угодно, чтобы он имел обыкновение сначала рассказывать себе самому о вещах этого мира, и только потом сообщать о них другим, облекая в музыку и свет литературы. Он понимал, что если жизнь и не сон, то по меньшей мере пантомима, в которой жестокий абсурд рассказа протекает между кулис, и нет между небом и землей более сурового и действенного возмездия, чем ваять словами красоту и ум только затем, чтобы отыскивать смысл в бессмысленности вещей.

Как он прибыл в Барселону, избежав ужасной опасности, и каковы происхождение и природа удивительного создания по имени Франческа ди Парма, Мигель де Сервантес рассказал семь вечеров спустя. По настоятельной просьбе Сервантеса Санчо свел его с Антони де Семпере, поскольку молодой поэт, по всей вероятности, сочинил драму, нечто вроде романса о колдовских чарах и необузданных страстях, и желал видеть ее оттиснутой на бумаге.

– Жизненно важно, Санчо, чтобы мое творение было напечатано до следующего полнолуния. Моя жизнь и жизнь Франчески зависят от этого.

– Как может чья-либо жизнь зависеть от связки стихов и от фазы Луны, маэстро?

– Верь мне, Санчо. Я знаю, о чем говорю.

Санчо, который, по правде говоря, не верил в иную поэзию или астрономию, кроме той, что сулила вкусную еду и вольную возню на соломе с пышнотелой хохотушкой, внял словам патрона и приложил все усилия, чтобы встреча состоялась. Оставив прекрасную Франческу спать сном нимфы в ее покоях, они вышли, как только стемнело. Они условились встретиться с Семпере в таверне, притулившейся в тени церкви рыбаков, так называемой базилики Святой Марии на Море, и там в уголке, при свете свечей разделили доброе вино и каравай хлеба с засоленным салом. Завсегдатаями были рыбаки, пираты, душегубы и пьяницы. Хохот, ругань и густые облака дыма плавали в золотом сумраке таверны.

– Расскажите дону Антони о своей комедии, – подначил Санчо.

– На самом деле это трагедия, – уточнил Сервантес.

– Пусть маэстро простит мое дикое невежество касательно тонких поэтических жанров, но какая между ними разница?

– Комедия учит нас не принимать жизнь всерьез, а трагедия показывает, что происходит, если мы не принимаем во внимание то, чему учит комедия, – объяснил Сервантес.

Санчо кивнул, не сводя с него глаз, и закрыл тему, яростно вгрызаясь в кусок сала.

– Великая вещь – поэзия, – прошептал он.

В те дни у Семпере было мало заказов, и он слушал молодого поэта, заинтригованный. У Сервантеса была с собой папка со связкой листков, которую он показал делателю книг. Тот пролистал рукопись, отмечая обороты и фразы.

– Тут работы на несколько дней…

Сервантес вынул из-за пояса кошелек и бросил его на стол. Из кошелька высыпалась горстка монет. Едва презренный металл блеснул под свечами, как Санчо, встревоженный, прикрыл монеты рукой.

– Бога ради, маэстро, не показывайте тут столь утонченные яства, ведь в здешних ларах полно разбойников и головорезов, которые вас и нас пырнут ножичком, лишь почуяв запах этих дублонов.

– Друг мой, Санчо прав, – произнес Семпере, обводя взглядом собравшуюся публику.

Сервантес спрятал деньги, тяжело вздохнув.

Семпере налил ему еще вина и углубился в рукопись поэта. Произведение, трагедию в трех действиях с посвящением, автор озаглавил «Поэт в аду». Там рассказывалось о похождениях молодого флорентийского артиста, который рука об руку с призраком Данте нисходит в глубины ада, чтобы вызволить душу своей возлюбленной, чьи родичи, люди знатные, однако жестокие и корыстные, продали ее князю тьмы в обмен на славу, богатство и почет в бренном земном мире. Финальная сцена происходила в Дуомо, где герой должен был вырвать из когтей светлого ангела, пылающего огнем, бездыханное тело любимой.

Санчо подумал, что это похоже на жуткую историю для театра марионеток, но ничего не сказал, подозревая, что в таких делах ушибленные сочинительством весьма чувствительны и к возражениям относятся нелицеприятно.

– Расскажите, друг мой, как вам пришло в голову сочинить это, – попросил Семпере.

Сервантес, уже принявший три или четыре стакана вина, согласился. Было очевидно, что ему не терпелось очистить совесть и избавиться от тайны, которая его тяготила.

– Не бойтесь, друг мой, мы с Санчо сохраним вашу тайну, в чем бы она ни состояла.

Санчо поднял стакан и предложил выпить за столь благородные чувства.

– Это история одного проклятия, – нерешительно начал Сервантес.

– Как все истории начинающих поэтов! – подхватил Семпере. – Продолжайте.

– История влюбленного.

– Как я и сказал. Но не робейте, такие истории публика любит, – заверил Семпере.

Санчо кивнул.

– Любовь – единственный камень, который вечно попадается под ноги одному и тому же человеку, – заключил он. – И если бы вы, Семпере, увидели пресловутую девицу, – добавил он, сдерживая икоту. – Из тех, что укрепляют дух.

Сервантес смерил его уничтожающим взглядом.

– Простите меня, кабальеро, – повинился Санчо. – Скверное винцо заговорило во мне, не иначе. Добродетель и чистота дамы, со всех точек зрения, неоспоримы, и пусть Господь обрушит небесный свод на мою пустую голову, если в ней хотя бы на минуту завелись на этот счет нечистые мысли.

Трое сотрапезников быстро подняли глаза к потолку таверны и, видя, что создатель не стоит на часах, и ничего необычного не происходит, улыбнулись и выпили за счастливый случай, какой свел их вместе. И вино, которое делает людей откровенными, когда это меньше всего требуется, и придает отваги, когда лучше было бы оробеть, подвигло Сервантеса рассказать историю внутри истории, а именно то, что убийцы и безумцы называют правдой.