Джиннея безудержно плакала, держась за ногу: «Ай, папа, как больно! Почему ты бросил его в меня? Ай!»

Мне хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры и убежать:

«Джиннея, я не бросал его в тебя. Извини. Это было случайно. Давай. Пойдем со мной». Да уж, это тот еще способ утешить, Брайан.

В тот момент мне хотелось умереть, потому что я почти не мог справиться с тяжестью эмоционального хаоса, с которым боролся последние несколько дней после провала с лейблом и срыва в студии. Однако мне пришлось взять себя в руки, ведь организатор мероприятия ждал меня в ресторане вместе с Эдгаром. Поэтому я сделал все, что мог, чтобы успокоить Джиннею, изобразил фальшивую улыбку и вошел в помещение. Пока мы говорили о мероприятии, я пытался убежать от реальности, набивая рот фастфудом. Все это заставляло меня чувствовать еще большую тошноту.

Я понимал, что это начало конца. И впервые за долгое время я оказался прав.

Когда мы наконец добрались до мероприятия, большинство парней были рады меня видеть, но некоторые бросали на меня суровые взгляды. Эти самые взгляды были последним, что мне было нужно в тот момент. Я пожал некоторым из них руки и встретился взглядами с несколькими парнями, пока они не позвали меня поговорить. Подрезавший водитель, разбитый телефон, студия, лейбл, плачущая Джиннея – мысли роились в моей голове словно пчелы.

И вот я выхожу на сцену и готовлюсь говорить о том, каким открытием стал для меня Бог, но все, что я чувствую в этот момент, – гнев. На него, на себя и в на всех остальных.

Я прикусил язык, схватил микрофон, собрал все силы, какие только мог, а потом, прямо в помещении, полном бывших заключенных, заплакал.

Единственные слова, которые я смог произнести сквозь слезы, были: «Я люблю Иисуса».

Как только я это произнес, зал зааплодировал. Может быть, они подумали, что так и надо, что так я проявляю свои чувства к Нему. Ну, технически так оно и было. Просто не совсем те, о которых они могли подумать.

Эдгар уставился на меня огромными глазами, пытаясь понять, что со мной не так, а Джиннея попыталась утешить меня, взяв за руку. Она была такой милой, несмотря на случай с телефоном.

Я схватил Джиннею за руку, спустился со сцены и вышел. Я был разбит на куски. Я не мог поверить, что начал плакать перед всеми этими мужиками, особенно перед теми, кто смотрел на меня волком. Я был совершенно раздавлен. Как бы я ни старался, перепады настроения никуда не девались, и даже Бог, казалось, не мог мне помочь.

«С меня хватит, – сказал я себе. – Я ухожу».

И именно это я и сделал.

По дороге домой я что-то бормотал себе под нос, чтобы Джиннея меня не услышала. «Господи, мне надоело с тобой разговаривать. Если ты хочешь что-то сделать с моей жизнью, тебе придется сделать что-то серьезное, потому что я ухожу. Ты больше ничего от меня не услышишь».

Я не мог думать обо всех невероятных вещах, которые я пережил с Богом за последние пару лет. Я даже не чувствовал благодарности за то, что он избавил меня от зависимостей. Я чувствовал себя несостоявшимся отцом, музыкантом и мужчиной, и я не мог понять, как или почему любящий Бог играл с моей жизнью, представляя мне вещи настолько реальные, что я мог почти прикоснуться к ним, только для того, чтобы забрать их, когда я собирался протянуть руку и схватить их. Это ужасно несправедливо!

Сказать, что я был растерян, было бы преуменьшением. Мой разум не переставал крутиться вокруг меня, пытаясь понять, что происходит с моей жизнью. Я никак не мог взять в толк, почему все время теряю контроль и проваливаюсь в это мрачное уныние. Это чувство появлялось примерно четыре или пять раз в год и обычно длилось всего неделю или самое большее две, но когда оно настигало меня, то жестко накрывало. Я был несчастен. Мне казалось, что я больше не знаю, где мое место в этом мире. И это, возможно, сильнее, чем что-либо еще, подпитывало мою агрессию и провоцировало депрессивное состояние.

В глубине души я знал, что Бог реален, и знал, что преодоление трудностей помогает обрести внутреннюю силу. Но как только я проваливался в бездну отчаяния, тьма перекрывала все остальное, и я не мог ни видеть, ни чувствовать, ни думать ни о чем хорошем.

Поэтому я перестал разговаривать с Богом. На самом деле я вообще перестал разговаривать. Я каждый день говорил Джиннее несколько слов – и только. Мне просто нужно было молчать.

– Джиннея, – я объяснял так мягко, как только мог. – Мне нужно немного отдохнуть от всего. Я позабочусь о тебе, но буду вести себя очень тихо. Это не имеет абсолютно никакого отношения к тебе. Просто прямо сейчас я должен разобраться в себе и со своим отношением к Богу.

Думаю, восьмилетний ребенок вряд ли понял, что я имел в виду, но, как всегда, Джиннея держалась молодцом.

– Хорошо, – сказала она как ни в чем не бывало. – Что ты собираешься делать?

– Ничего, Нея. Просто какое-то время я ничего не буду делать, – ответил я. Это «ничего» продолжалось около трех недель.

Верный своему слову, я не разговаривал с Богом. Я заблокировал всех, кроме Джиннеи. Я перестал отвечать на электронные письма, выключил телефон и исчез. Все, что я делал, – это весь день и всю ночь смотрел TiVo и телевизор, лежа под одеялом на диване.

Телевидение стало моим новым наркотиком. Я смотрел самые экстремальные шоу: о реальных убийствах, про их расследования профильным отделом полиции, реалити про зависимости – другими словами, самый настоящий треш. Но это помогло мне забыть о собственных проблемах.

День за днем с утра до ночи я пялился в телик. Это все, чем я занимался, и это меня не утомляло. Все эти истории о скандальных убийствах, изнасилованиях, пытках, тюрьмах и всем таком прочем одновременно пугали и очаровывали. Я не мог насмотреться. Казалось, что я переживал эти события вместе с героями шоу, полностью отключаясь от разочарований моей собственной жизни.

Спустя неделю «тишины» я поддерживал общение с Джиннеей. На второй неделе мы общались чуть больше, но мой диалог с Богом закончился. Я был предан себе. Я не собирался ничего делать со своей жизнью, пока Иисус не подаст мне знак.

А потом, недели через три, раздался стук в мою дверь.

Это меня рассердило, потому что я уже находился в большой истории об убийстве. Кто вообще стучится в мою дверь, заранее не позвонив? Что это за две каменные стены и электрические ворота перед входом, что так и наводят на мысль: «Эй, держу пари, этот парень любит неожиданных посетителей. Давай заскочим и поздороваемся!»? Я нажал на паузу на TiVo и медленно подкрался к окну.