верили в загробную жизнь. Я начал размышлять о том, как могло бы выглядеть общество, если бы оно в нее не верило. Дав волю фантазии, я пришел к следующему заключению. Для удобства (и с извинениями Сэмюэлю Батлеру, автору книги «Едгин») я дал моему выдуманному обществу название, тоже образованное прочтением наоборот — Акирема.

Превыше всего акиреманцы ценят молодость. Поскольку для них за пределами земной жизни ничего не существует, молодость олицетворяет надежду. Как следствие, в стране процветает все, что сохраняет иллюзию молодости. Спорт — общенациональная навязчивая идея. Журналы пестрят роскошными телами и лицами без морщин.

Само собой, акиреманцы не ценят старость, поскольку пожилые люди являются неприятным напоминанием о конце жизни. Как следствие, индустрия медицины Акиремы рекламирует средства от облысения, кремы для кожи, пластическую хирургию и другие ультрасовременные способы для сокрытия признаков старения — прелюдии смерти.

Акирема делает акцент на «имидже», а не на «сути». Например, такие явления, как диета, физические упражнения и уход за телом приобрели статус языческих ритуалов поклонения. Видимым олицетворением успеха в этом мире является красивое тело, в то время как туманные внутренние качества — сострадание, самопожертвование, смирение — ценятся невысоко. Как побочный эффект, инвалиды и люди уродливой внешности в Акиреме имеют мало шансов на успех.

Поскольку после смерти нет никакой системы вознаграждений, акиреманская религия сосредоточена исключительно на том, как человек живет здесь и сейчас. Те акиреманцы, которые по-прежнему верят в Бога, ищут Его благоволения в отношении хорошего здоровья и земного преуспевания. Когда-то акиреманские священники занимались тем, что они называли «евангелизацией», однако теперь они отдают свои силы преимущественно на повышение благосостояния сограждан.

Акиреманцы тратят миллиарды на поддержание старых тел с помощью систем жизнеобеспечения, и вместе с тем разрешают и даже поощряют аборты, в том числе и на поздних стадиях беременности. В этом нет ничего парадоксального, как это может показаться на первый взгляд, поскольку акиреманцы считают, что человеческая жизнь начинается в момент рождения и заканчивается в момент смерти.

От одной только мысли о таком обществе у меня по спине бегут мурашки. Я так рад, что живу в старых добрых Соединенных Штатах, где, как заверяет нас Джордж Гэллап, подавляющее большинство населения верит в загробную жизнь.

Из книги «Я просто интересуюсь»

2 декабря

Несовременное отчаяние

Это слово я впервые увидел на ярко-красной обложке книги, которую мой старший брат принес домой из колледжа: «Современный экзистенциализм». Хотя я понятия не имел, что такое «экзистенциализм», эта книга манила меня в загадочный мир авангардистской философии. Я вырос в герметически закрытой фундаменталистской среде, защищенной от воздействия столь опасных загрязнителей, и культура парижского «левого берега» была для меня такой же чуждой, как и традиции города Уагадугу. Тем не менее, когда, будучи подростком, в 1960-е годы я прочитал ту книгу с красной обложкой, а потом — еще и некоторые романы Камю и Сартра, внутри меня что-то ожило.

Отрешенность, радикальное безразличие к другим, ощущение неуверенности, нечувствительность к боли, безропотное принятие обезумевшего мира — все эти качества каким-то образом просочились сквозь герметичный щит фундаментализма. «Это обо мне!» — думал я, перечитывая все книги по экзистенциализму. В конце концов, я тогда был всего лишь ребенком.

Сегодня, оглядываясь назад, я вижу, что был на грани отчаяния. Зачем я живу? К чему весь этот цирк вокруг меня? Может ли один человек из миллиардов что-либо изменить на этой планете? Эти вопросы обрушивались на меня, подобно океанским волнам, пока я читал произведения французских романистов, а потом — Хемингуэя и Тургенева. Меня окатывали с головы до ног бурные вопросы 1960-х, а экзистенциализм давал некое подобие ответа, настаивая, что на эти вопросы ответа нет. Я обнаружил, что такой же запах тщетности, затхлый, как застоявшийся дым сигарет, источала и более современная литература — Джон Апдайк, Курт Воннегут, Джон Ирвинг, Ежи Косинский, Уолкер Перси.

Карл Юнг отмечал, что треть его пациентов страдала от неврозов, вызванных «бессмысленностью и пустотой жизни». Он пошел дальше, назвав бессмысленность общим неврозом современной эпохи, когда люди мучают себя вопросами, на которые не могут ответить ни философия, ни религия.

Через несколько лет после моего юношеского столкновения с экзистенциализмом, когда Бог уже начал понемногу исцелять меня от чувства тщетности и отчаяния, я был глубоко потрясен, обнаружив в точности такие же настроения не где-нибудь, а в самом сердце Библии. Загадочная, нередко игнорируемая Книга Екклесиаста содержит все без исключения идеи и чувства, с которыми я столкнулся в трудах об экзистенциальном отчаянии.

(Продолжение см. 3 декабря)

Из книги «Библия, которую читал Иисус»

3 декабря

Первый экзистенциалист

(Продолжение от 2 декабря)

Интересно, оценили ли по достоинству современные экзистенциалисты изысканную иронию Екклесиаста в стихах 1:9-10: «и нет ничего нового под солнцем», — ничего, «о чем говорят: ‘Смотри, вот это новое’»? То, что в 1960-х выглядело дерзким иконоборством, оказалось всего лишь исполнением пророчеств усталого Учителя древности, который три тысячи лет назад предвидел весь спектр человеческих переживаний и, как ни удивительно, включил свои находки в книгу, ставшую частью Библии. Воистину, Екклесиаст — это книга на все века, и я приступил к исследованиям, чтобы понять ее пророческую значимость.

Едва я оправился от изумления, в которое меня повергло послание Екклесиаста, как передо мной встал ряд мучительных вопросов. Первый возник сразу же, поскольку я читал Ветхий Завет последовательно, книга за книгой: «Как Екклесиаст может сосуществовать со своей ближайшей соседкой — книгой Притчей?» Две более непохожих друг на друга книги тяжело себе и представить. Прочитайте их подряд, и у вас сразу же возникнет впечатление, что Екклесиаст — это нечто вроде насмешливого опровержения Притчей.

Через Притчи постигаются принципы жизни: познавай мудрость, поступай благоразумно, следуй правилам, и ты проживешь долгую, успешную жизнь. В Книге Екклесиаста от уверенного, менторского тона («Я знаю, как устроена жизнь, и тебе необходимо только следовать этим мудрым советам») не осталось и следа. На смену ему пришли обреченность и цинизм. Благоразумные, достойные уважения люди страдают и умирают точно так же, как и все остальные, а злые процветают и жиреют, хотя четкие формулы Притчей указывают на то, что все должно быть в точности наоборот.

Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! (8:14).

Подобное несоответствие между двумя соседними книгами Ветхого Завета меня всегда раздражало и огорчало. Я считал,