Но, по сути, неудача Селима вытекала из одного неопровержимого факта — он взялся за невыполнимую миссию. На данном этапе истории Османской империи султан был бессилен изменить одним ударом традиционную систему управления, которая складывалась веками и была еще при всех ее слабостях довольно прочной. Если Селим, будучи радикально настроенным султаном, надеялся преуспеть в политике реформ в собственной империи, он должен был сначала реорганизовать базовую структуру существующих османских институтов, по сути создать новое государство с новым механизмом исполнения решений и силой, способной провести их в жизнь. Такая реконструкция подразумевала бы прежде всего ограничение, по распоряжению всемогущего и уважаемого султана, власти шейх-уль-ислама и его улемы, сил самого ислама. Селим не был таким сувереном, да и во времена его правления такая цель была еще недостижимой. Все, что он мог сделать как правитель, опережающий свое время, — это попытаться внести некоторые новшества в традиционную структуру, но и это ему не удалось.

Политика реформ Селима, на проведение которой у него не хватило сил, отражала взгляды меньшинства окружающей его элиты, которое было немного больше, чем в предшест вующий реформаторский «век тюльпанов». Значительное и всемогущее консервативное большинство состояло из армии, раздутой и коррумпированной бюрократии и улемов, которые, как традиционный голос ислама, были получателями доходов от реформ самого Сулеймана. Они все еще сохраняли внутренний баланс сил, в чем Сулейман утвердил их и закрепил права.

Но с тех пор управленческая элита лишилась своих положительных качеств, нещадно эксплуатируя данную ей власть и злоупотребляя ею, торгуя должностями, привилегиями и благосклонностью, занимаясь ростовщичеством, откупным налогообложением, незаконным присвоением земельных наделов, периодическим контролем над религиозными учреждениями. На более низком уровне многие тоже занимали паразитические позиции и, как янычары, вели коммерческую деятельность. Каждая из этих групп, в которой очень многим было что терять в случае перемен, имела общую цель — любой ценой сохранить существующее традиционное положение и то влияние, которое им принесло богатство.

Эта элита являла собой монолитный блок, достаточно сильный, поскольку он был свободен от вызывающих раскол классовых интересов. В стране, где промышленность все еще оставалась в зачаточном состоянии, а торговля в основном была отдана на откуп иностранцам, не существовало элемента социального и экономического раскола, подобного тому, что вызвал Французскую революцию и в грядущие века вскармливал революционный дух в других странах. Реформаторское меньшинство, не имея за собой подобной «группы давления», становилось в результате все более изолированным и зависящим от милости консервативных элементов, попытайся эти люди или подчинить себе правителя, или же силой заставить его уйти.

Такой, благодаря франкофильской политике, оказалась судьба Селима III. Хотя его реформы были отвергнуты, тем не менее этот султан дал импульс притоку новых идей с просвещенного Запада. После него этим идеям приходилось постепенно проникать в крепость ислама, непрестанно расширяя свои горизонты и неторопливо превращаясь на протяжении XIX века из пересыхающего ручейка в полноводный поток. Французская революция в конечном счете должна была со временем взрастить в этой невозделанной почве новые принципы. Это «свобода», которая в мусульманской среде представляла прежде всего правовую концепцию, но со временем должна была приобрести политическое значение. «Равенство», которое изначально было неуместно в обществе с сильными благотворительными традициями, укорененными в исламе, и без неприемлемого уровня богатства и социальных привилегий. И еще «братство», которое должно было принять форму национальной принадлежности по всей Османской империи с ее христианскими меньшинствами и в мире ислама в целом.

Парадоксально, но тем временем нравственное отступление от принципов ислама, который все же продолжал оставаться доминирующей общественной и политической силой, оказалось на какое-то время больше объединяющим, чем разъединяющим в своем воздействии на современный османский режим. В стагнации в конечном счете имелась определенная негативная сила. Как позже острил один просвещенный турецкий дипломат: «Наше государство является сильнейшим государством. Ведь вы пытаетесь устроить его крах извне, а мы — изнутри, но оно все равно не разваливается».

Махмуду II, в то время единственному из оставшихся в живых наследников мужского пола Османской династии, предстояло править в течение долгого времени и проявить себя решительным султаном-реформатором. В беспокойном веке, в котором ему довелось жить, Махмуд занимает положение достойного преемника Мехмеда Завоевателя и Сулеймана Законодателя. В своей роли проводника внутренних реформ Махмуд любил видеть себя Петром Великим Османской империи. Хотя его мать, возможно, была француженкой, султан Махмуд не знал ни одного европейского языка, и полученное им традиционное исламское образование не дало ему прямого доступа к идеям Запада. Но в юности на него сильное влияние оказал Селим III, его кузен и доверенное лицо, особенно во время короткого перерыва между отстранением от власти Селима и затем его брата, Мустафы, когда оба пребывали в «Клетке». Махмуд хорошо понимал, что, если он унаследует трон Селима, ему придется терпеливо дожидаться благоприятного момента, поскольку военные и религиозные круги империи единодушны в противостоянии переменам. Фактически должно было пройти почти два десятилетия, прежде чем Махмуд смог восстановить достаточно сильную власть султаната, чтобы продолжить политику реформ, которую он считал жизненно важной для сохранения империи.

А пока он вынужден был заниматься вопросом османского конфликта с Россией. Наполеон, предвидя неизбежное разрушение Османской империи, бросил своих османских союзников, заключив за их спиной союз с русским царем Александром. Подписанный в 1807 году договор был нацелен на раздел Европы между Россией и Францией и не учитывал интересов Англии, союзника царя. Требуя прекращения военных действий между Турцией и Россией, два могущественных императора вынашивали тайные планы расчленения и раздела между ними Османской империи. Ее территории, главным образом, должны были ограничиться Азией, к России отошла бы большая часть Восточных Балкан, с компенсацией для Австрии на западе. Франция получила бы Албанию, Грецию, Крит и другие острова архипелага с перспективой дальнейшей экспансии на Восток. Если Порта откажется от посредничества французов, Франция могла бы объединить усилия с Россией, чтобы освободить Европу «от ига и притеснения турок». В результате Порта при содействии Франции договорилась с Россией о перемирии, которое должно было продлиться два года, без соглашения о мире. По истечении этого срока военные действия могли быть возобновлены с обеих сторон.

Между тем после убийства Мустафы IV и восхождения на трон бездетного Махмуда II царь Александр не исключал возможности прекращения османской династической линии и последующих легких изменений в пользу России. Русский царь всячески стремился ускорить раздел империи. А пока он предпочел требовать Константинополь и Дарданеллы, которые по секретному договору не отходили ни к одной из договаривающихся сторон. На такую уступку Наполеон, как в том тщетно пытался убедить Александра французский посол в Санкт-Петербурге, не мог согласиться ни при каких обстоятельствах. На посла Франции не произвели впечатление заявления царя, что Константинополь, провинциальный город на краю его империи, был не более чем дверью в его собственный дом, ключами от которого он желал бы владеть.