— Не сложит, — мотнул головой Тидей. — Не тот это человек, что способен отказаться от власти. Но если хоть немного задумался о собственных грехах, уже хорошо. Страх иногда заставляет пересмотреть былые убеждения. А в случае энитоса в худшую сторону уже некуда.

О чем они говорили? О детях, о политике, о Создателях — как будто это имело какое-то значение. И дорр Тидей был спокоен и уверен в себе. И кажется, ни на шнокель не нуждался в дорини Дафнии.

На душе стало так горько, что Дафния резко отвернулась, боясь показать навернувшиеся на глаза слезы. Встретились. Общаются. А что делать ей, если она взора не может отвести от его рук, вспоминая, как те скользили по холодному мрамору, и узнавая каждый палец, каждую вену, каждое движение? Если от звука его голоса — пусть даже подернутого холодом и равнодушием — у нее становилось колко в груди и даже немного шумело в ушах? Если от его взгляда ее бросало то в жар, то в холод, и только ладони горели от желания хоть раз в жизни к нему прикоснуться? Огладить широкие плечи, потрогать сильные руки, обхватить крепкую шею, сунуть нос куда-нибудь под растрепанные волосы? Тидей после полета не догадался их пригладить, и Дафния почти видела в них свои пальцы, раскладывающие вихры по местам. Ни один мужчина не производил на нее еще столь сильного впечатления, лишая привычной сдержанности и подчиняя себе ее разум. Нет, она не должна, разумеется, показывать своего интереса, да еще и к человеку, с которым почти незнакома. Но если он сейчас откланяется и уйдет…

— Простите меня, дорини Дафния, — тяжело поднялся из кресла Тидей и стиснул кулаки, принимая неизбежное. — Вижу, вам все-таки слишком тяжело избавиться от воспоминаний, а мое присутствие лишь усугубляет положение. Я… переночую на берегу и завтра с утра попрошу Эйкке отвезти меня обратно. Надеюсь, рядом с дочерью вы обретете заслуженное счастье, а меня не будете поминать дурным словом. Я…

Слова кончились вместе с дыханием: невозможно соображать, глядя в дрожащие слезами бирюзовые глаза. Тидей сделал шаг, но не к двери, а к креслу, на котором сидела дорини Дафния. Завороженно опустился перед ней на колени.

— Скажите только, что не ненавидите меня больше! — взмолился он, мечтая лишь стереть эти слезы собственными губами. — Пусть даже это будет неправдой — проявите милосердие, сжальтесь надо мной! Я не могу все время думать о том, что разрушил вашу жизнь! И что не нашел в себе сил отказаться от вас сразу, как был обязан…

— Зачем тогда… вы снова рушите ее сейчас? — дрожащим голосом прошептала она и легко коснулась его щеки. — Отказываясь?..

Он выдохнул, не веря собственным ушам и чувствуя только, как обжигают ее пальцы его кожу. Ни одно из сомнений не пропало, но у Тидея не осталось сил им потворствовать. Он обхватил ее голову обеими руками и накрыл ее губы своими.

И словно бы переродился.

Где-то в другой жизни остались все страхи, все несчастья, все колебания, вся обреченность. Не было им места в мире, где дорини Дафния сама тянулась к нему, сама пленяла его губы, сама закапывалась пальцами ему под волосы, не желая отпускать. Богини! Не сон ли? И не последние ли мгновения агонии перед гибелью в драконьей пасти? Создатели милосердны к своим почитателям, но и они не способны подарить такое воодушевление, какой охватило сейчас Тидея. Совсем мальчишеское, бескрайнее, какого не бывает у взрослых, обточенных жизненными ветрами людей, но какое он ощущал вопреки всем своим теориям и уверенностям.

— Дафния…

— Чья это была статуя? — неожиданно потребовала ответ она, глядя на него бездонными глазами. — Та, которую вы взяли с собой в заключение? Моя? Даже если не так, соврите! Скажите, что она была моей! Хотя бы сейчас!

— Вы не знаете? — ошарашенно выговорил Тидей. — Я был уверен, что Кассандра вам все рассказала, оттого вы меня и пожалели…

Она качнула головой и запуталась пальцами в его волосах. Тидей взял ее руку в свои и прижался к ней губами. Дафния чуть отвернулась, полыхая жарким румянцем.

— Я думала, так не бывает! — с придыханием призналась она. Тидей намеренно затянул поцелуй на ее руке, не желая просыпаться.

— Я тоже так думал… — глухо произнес он, не зная, что делать дальше.

Что она хотела всем этим сказать? Пожалела? Поблагодарила? Или все-таки… и сама хоть что-то прочувствовала? Тидей слишком долго не целовался, чтобы рассчитывать на успех в этом деле, особенно когда от ее близости почти потерял рассудок. Но краска на щеках дорини Дафнии не могла быть притворством. И она давала возможность дышать.

Он все еще стоял перед ней на коленях, ловя каждое ее движение, и Дафния вдруг поняла, что должна сделать. Пусть стыдно, пусть страшно, но уж слишком хотелось дать себе волю. Вырваться из того кокона, в который она сама себя заперла восемнадцать лет назад, когда согласилась выйти замуж за дорра Леонидиса. Он обещал найти для ее тяжелобольного отца лекарство, если Дафния станет его женой, и она решила, что это равноценный обмен. Жизнь за жизнь, а о чувствах никакого уговора не было. И Дафния растрачивала их только на обожаемую дочь, оставляя постылому мужу лишь высокомерие и равнодушие, и однажды убила и его любовь. И стала лишней.

Пожалуй, предложи ей Леонидис тогда развод, она была бы только рада. Уехала бы вместе с Касси в Окинос и вычеркнула этот горький брак из своей жизни.

И никогда не узнала бы Тидея и его нежной страстности, превратившей их первый поцелуй то ли в святотатство, то ли, напротив, в самый восхитительный подарок ее жизни. Вся душа отозвалась на эту их близость, и тело вдруг наполнило какое-то томление — незнакомое Дафнии прежде, но слишком сильное и приятное, чтобы ему противиться.

Пусть один раз! Пусть уже завтра Тидей покинет ее дом и вернется в свой Иродион — Дафния не могла отпустить его, не выбрав удачу до конца. Слишком дорог вдруг оказался этот мужчина. И слишком… желанен…

Она встала, сжав его пальцы и ничего не объясняя. Тидей поднялся на ноги — настороженный, но готовый следовать за ней хоть на край света. И Дафния, на мгновение зажмурившись от своей смелости, повела его через весь дом в собственную спальню.

Что ж, пусть хоть распутницей ее посчитает, которая на первом же свидании подпускает мужчину к своему телу, — все равно! В груди разгорался костер и дыхание вставало в горле комом, едва только Дафния вспоминала свои былые фантазии. Но если один лишь поцелуй заставил ее вынырнуть из них и всей своей сущностью впитать изумительную реальность, к чему было упиваться придуманной скромностью? Дафния поклялась себе, что больше никогда не позволит безразличному ей мужчине прикоснуться к себе и своей жизни, да только Тидей не был безразличен! Первый и единственный!

— Только не думайте, что я всегда так делаю… — все же в крайнем смущении повернулась к нему она, едва за их спинами закрылась дверь спальни, но Тидей уже вообще ни о чем не думал. Он всю дорогу глубоко и трудно дышал, потому что в голову вдруг ударило, что она повела его вовсе не к выходу, иначе не держала бы за руку, а в какое-нибудь укромное место, где можно остаться вдвоем без страха быть разоблаченными детьми или прислугой.