Время действия: февраль 821 г. от появления драконов

— Кассандра!

Голос мачехи выдернул Касси из собственных мыслей и вынудил отложить почти законченную работу до лучших времен. Ниобея не терпела каких бы то ни было проволочек, особенно когда дело касалось ее приказов, и Касси давно усвоила, что проще — и быстрее — повиноваться, нежели позже выслушивать мачехины упреки в том, насколько она нерадива, и пророчества, что падчерица вырастет точной копией маменьки, не умевшей ценить добра и обделенной не только чувством ответственности, но и любыми другими родительскими чувствами.

Ответить на это Касси было нечего: уже почти пять лет минуло с тех пор, как мать сбежала с любовником, оставив юную дочь отцу и с тех пор ни разу не вспомнив о ее существовании. Отец развелся с первой женой заочно и почти следом привел в дом вторую. Очень скоро у них родился сын, к которому, как Касси подозревала, ее сейчас и призывала мачеха. Не утруждая себя излишней опекой над отпрыском и не желая тратить деньги на няню, Ниобея нашла последнюю в лице падчерицы, которой «все равно было некуда тратить свободное время и давно уже следовало начать отрабатывать тот хлеб, которым столь щедро делился с ней благодетельный отец». О том, что Касси до своего семнадцатилетия имела на оный хлеб закрепленное законом право, мачеха предпочитала не вспоминать. Впрочем, ее, пожалуй, можно было понять. Будучи дочерью военного и проведя юные годы за воспитанием в младших братьях боевого духа, она и в новую семью принесла былые привычки, в том числе приверженность к четкому распорядку дня, командный тон и уверенность в собственной непогрешимости. Разубеждать ее в последнем оказалось некому.

— Опять нитки переводила?! — недовольно выговорила Касси Ниобея, очевидно, заметив у пояса той подушечку для иголок. Вот же недотепа, опять она про нее забыла! А впрочем, раз уже Ниобея сама завела об этом речь…

— Я хотела закончить платье до папиного отъезда, — устремив взгляд в пол, как было заведено, смиренно произнесла Касси. — Быть может, ему удастся выручить за него несколько рольдингов*, и тогда у вас не будет повода столь часто упрекать меня в безделии.

Отец Кассандры был купцом — когда-то одним из богатейших в Авге.** В те времена он построил дом — двухэтажное каменное здание, подобные которому были разве что у высшего сословия аристократов. Разделенный, как полагалось, на две половины — мужскую и женскую, он скрывал во внутреннем дворе красивейший садик с фонтаном, а помимо хозяйских и гостевых спален имел столовую, эндрон, в котором хозяин принимал гостей, и даже алтарную, где надлежало молиться богам и подносить им богатые подарки. Центральную галерею дома украшали массивные колонны, стены были расписаны разнообразными рисунками, а полы, покрытые мозаикой, и вовсе считались настоящим произведением искусства.

Однако с недавних пор дела дорра[3] Леонидиса пошли под гору, репутация пошатнулась, и, несмотря на самые активные старания супружеской четы выправить ситуацию, о прежнем достатке и прежней удаче дорру Леонидису приходилось только мечтать. Касси, конечно, не рассчитывала исправить положение собственными трудами, лишь занималась любимой работой, перешивая старые мамины наряды по новой моде и стараясь украсить их по своему вкусу, но все же была бы очень рада, если бы папа оценил ее старания и попытался выручить за платья хоть небольшие деньги.

Нынче он собирался в большое путешествие по Южным островам, рассчитывая в не самый простой для плавания последний зимний месяц воспользоваться отсутствием конкурентов и получить за свои товары хорошую цену. Его не пугала опасность частых штормов на море, привычных для этого времени года; куда страшнее и позорнее казалось разориться и закончить свои дни в нищете и забвении.

Жену и сына дорр Леонидис нынче оставлял дома, не желая рисковать их жизнями, однако на торжественный ужин у авгинского правителя, устроенного в честь «бесстрашного и человеколюбивого купца, не желающего перед большим весенним праздником оставить островных жителей без подарков», чета собиралась вместе. Ниобея по такому случаю облачилась в свое лучшее платье, на которое Касси не могла глядеть без слез. Мачеха всегда предпочитала одежды ярких цветов, подчеркивающие статус своего владельца, но сегодня она превзошла саму себя. Кто только ее надоумил, что зеленый вкупе с лиловым, да еще и украшенные бесчисленным количеством геометрических узоров, — это удачный наряд для столь многолюдного мероприятия, как торжественный ужин? Разумеется, в подобном кричащем платье она весь вечер будет в центре внимания, вот только мужу окажет медвежью услугу, выставив его на посмешище вместо того, чтобы оказать столь необходимую поддержку. Мама всегда предпочитала скромные наряды, оставаясь в тени мужа и позволяя тому не только чувствовать себя главой семьи, но и выглядеть таким перед окружающими, и к отцу тогда относились куда как с большим уважением и почтением, нежели сейчас.

Но, очевидно, саму маму такое положение никак не устраивало, раз она предпочла другую жизнь. Отец тоже как будто был счастлив с новой женой, несмотря на все ее недостатки, а потому Касси не имела права обвинять мачеху во всех бедах. Быть может, им даже удалось бы подружиться, раз уж они стали одной семьей, если бы Ниобея пожелала сделать хоть шаг навстречу падчерице. Но та не испытывала к ней не только материнских, но и вовсе хоть сколько-нибудь теплых чувств и просто терпела в ставшем теперь и ее доме, делая все возможное, чтобы Касси по достижении совершеннолетия не захотелось остаться в нем ни одной лишней минуты.

Вот и сейчас, неприязненно оглядев падчерицу с ног до головы, она с чувствительной насмешкой заметила, что платья Кассандры способен купить лишь слепой, и то под страхом смертной казни. Не особо рассчитывающая на успех Касси лишь еще ниже склонила голову и заставила себя промолчать в ответ. Уж не перед мачехой ей доказывать собственную состоятельность. Касси продала уже семь платьев, заключив договор с лавочницей на соседней улице, и, если часть заработанных ею денег шла не в дом, то в том не было ее вины. Отец почти не появлялся на женской половине дома и ни разу после побега первой жены не поинтересовался жизнью дочери. Мачеха находила падчерицу бесталанной дармоедкой, а Касси только и считала дни до своего семнадцатого дня рождения, чтобы начать самостоятельную жизнь, а не уповать, подобно матери, на выгодный брак, а потом не разбивать сердца родным людям лишь из-за того, что собственное сердце дало слабину.

Накопления для первого шага во взрослую действительность у Касси имелись: пусть лавочница брала себе половину выручки, все же ее платья стоили достаточно, чтобы Касси уже сейчас могла снять скромную комнату в не самом захудалом гостевом доме и закупить материал на пару новых нарядов. А если еще и заложить немногочисленные украшения, также доставшиеся Касси по наследству от сбежавшей матери, то около года она сможет прожить даже без единой продажи. Все равно носить драгоценности Касси не станет: она была слишком сердита на мать, столь безжалостно бросившую дочь и словно бы забывшую о ее существовании. За пять минувших лет та даже письма ей ни одного не написала, и Касси позволила себе забыть все то хорошее, что было между ними до этого отвратительного поступка. Так оказалось проще смириться с тем, что мать предпочла дочери чужого мужчину, и не впасть в уныние, считая себя никчемной и не заслуживающей хоть сколько-нибудь нежных чувств. Не зря же…