— Поверить не могу, — прислоняюсь к стене и как мокрая тряпка медленно сползаю вниз, — ты даже не отрицаешь.

— Полина была твоим билетом в игру. Я должен был это сделать. Черт… звучит, как полная херня… Я приеду.

— Нет, — Глубоко вздыхаю и шепчу отрывисто: — Я больше не хочу тебя видеть. Даже не думай приближаться ни ко мне, ни к моей сестре.

Сбрасываю вызов и отключаю телефон, сжимаю в ладони, желая услышать, как он хрустит под моими пальцами, но сил не хватает. Ни на что больше сил не хватает.

Моя сестра беременна от человека, которого я всей душой полюбила.

Я не знаю, что теперь делать.

Я не знаю, что сказать родителям.

Я не знаю, как поддерживать Полину.

Я не знаю, как дальше жить.

— Ну как ты? Держишься? — Зоя ставит на компьютерный стол передо мной кружку с чаем и к носу тут же устремляется фруктовый аромат. Аромат, от которого тошнит. Меня сейчас от всего тошнит. А скоро начнет тошнить Полину. Вот такая злая ирония.

— Лиз? Не зависай только опять, ладно? — Перевожу туманный взгляд на Зою, которая уже плюхается на свою кровать перед экраном ноутбука и открывает плейлист.

— Чтобы немного обстановку разрядить, — с осторожностью не меня поглядывает.

— Не включай, — откидываюсь на спинку компьютерного кресла и закрываю глаза.

Слышу, как хлопает крышка ноутбука; музыка так и не заиграла.

Выходные прошли. Я уже два дня не хожу в школу, как и моя сестра, которая понятия не имею — как теперь туда вернется.

Зоя болеет, а я зависаю у Зои. Родители делают вид, что не переживают из-за моих пропусков в школе, им главное, чтобы я дальше квартиры Зои никуда не ходила, и плевать, что наши с Полиной классные руководители попросили справки принести после того, как кишечный грипп покинет нашу семью.

Кишечный грипп. О, да. Это была идея мамы. Они с папой до сих пор не приняли решение, до сих пор понятия не имеют, что делать с Полиной, да и как вообще справиться с потрясением. Знает только тетя Алла, которая благодаря своим связям вчера организовала Полине внеочередной, тайный прием в женской консультации частной клиники города. Анализы подтвердили беременность, но о точном сроке говорить рано, даже УЗИ делать рано, так что предположительно у Полины третья-четвертая неделя. По нашим подсчетам: две недели задержки плюс неделя с хвостиком до нее. Установить точный срок было не так-то уж и сложно.

Теперь с утра до вечера тетя Алла сидит у нас дома и до бесконечности, вместе с родителями, перебирает варианты.

Мама хотела обратиться в полицию с заявлением об изнасиловании, но также быстро ее убедили в том, что теперь это не имеет смысла. Полина твердит, что была пьяная, и кто из десятков парней на вечеринке у Светлаковой ее изнасиловал, она понятия не имеет. Следовательно: искать иголку в стогу сена — не вариант, а скорее даже то, что переиграет ситуацию не в пользу Полины. Она слезно умоляет всех никому не говорить, ни одной душе, оставить эту тайну в кругу нашей семьи и тети Аллы (то, что Зоя в курсе, никто также не знает, но наверняка догадываются). Однако даже моя сестра понимает, что кто-то должен будет взять ответственность, она — несовершеннолетняя, а дети сами собой зачатыми быть не могут.

Естественно вопрос об избавлении от ребенка также не мог не подняться. А точнее — Полина сама его подняла. Мама расплакалась в три ручья, а отец ушел в родительскую спальную и просидел там часа два в тишине, полностью уйдя в себя.

— Мы даже не знаем от кого он, — шептала мама, которую тетя Алла утешала в объятиях.

— Да, но это не делает ребенка не достойным жизни.

— Она сама еще ребенок, Алла…

Меня выгнали из кухни, собрались на ней всей компанией взрослых и что-то тихонько обсуждали до самой ночи, пока я смотрела, как моя сестра мирно спит в своей кровати.

Почему Я ничего не сказала родителям? Почему не поставила в известность? Это ведь так безответственно…

Я не знаю.

Однажды правда всплывет — так всегда бывает, но сейчас… сейчас мы с Полиной храним эту тайну, каждая по своим причинам. Полина боится огласки, боится позора, коим ее определенно удостоит кто-то вроде Светлаковой. Хотя… и сама Светлакова оказалась далеко не в нейтральной зоне. Задеты оказались все. Просто кто-то об этом не знает.

Полина просит забыть обо всем, как о страшном сне. Не хочет никого видеть, не хочет ни с кем говорить, не хочет судов и разбирательств, не хочет предъявлять обвинений Яроцкому, да и разве возможно теперь будет доказать, что произошел акт насилия?

— Если постараться, доказать можно все, что угодно. Особенно если есть деньги и связи. Как у тети Аллы, — сказала мне сегодня Зоя, и я мысленно с ней согласилась. Даже Оскар может пойти свидетелем. Юристы, суды, обвинения, а дальше что? Полина не хочет выдвигать обвинений. Она продолжает делать вид, что ничего не знает. Ей так проще, как она заверяет. Да и мне, наверное, тоже.

А еще… Полина жалеет меня. Так сильно жалеет, что не может спокойно говорить со мной на эту тему — постоянно плачет, ее глаза практически не высыхают.

— Все ведь закончилось, правда? — спросила она у меня накануне вечером. Мы залезли под одно одеяло, включили ноутбук и в обнимку делали вид, что смотрим фильм; я даже не помню, как он назывался.

— Все будет хорошо, — шептала я, поглаживая Полину по волосам.

— Игра ведь закончилась? — заглянула в мои глаза. — Тебе больше никто не навредит, Лиз?

— Закончилась, — я попыталась улыбнуться. — Ден отдал флэшку Я… Яроцкому, а тот все стер.

— Значит, тебя больше не будут шантажировать? Видео больше нет?

Задумавшись, отвела взгляд и сделала глубокий вдох:

— Теперь им нечем меня шантажировать. Больше нечем.

— Прости меня, систер, — обняла меня и опять расплакалась. — Я была такой дурой. Прости, что ругалась с тобой… Ты такая хорошая. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось…

— Что со мной может случиться? Глупая.

— Мне просто страшно… Ты ведь будешь со мной, Лиз? Чтобы ни случилось.

— Конечно, — поцеловала ее в лоб и прижала к себе. — Чтобы ни случилось. Ты ведь моя сестра.

— Я люблю тебя, систер.

— И я тебя люблю.

Сегодня утром, уходя к Зое, чувствовала себя немного лучше, а потом увидела чей-то мотоцикл проезжающий мимо и на сердце опять непосильно больно стало. Никогда не думала, что может быть так больно. Думала, что знаю о боли все, но нет… физическая боль — ничто, в сравнении с тем, как медленно и изощренно способны убивать слова и поступки.

— Эй, Лиз? Опять ты в трансе.

— Прости, Зой. Задумалась, — похлопываю себя по щекам и поднимаюсь с кресла, присаживаюсь на кровать рядом с подругой и киваю на ноутбук. — Давай, включай, что ты там собиралась.