– Дедушка, я участвую в сложнейшей операции. Ты не можешь находиться со мной, это опасно.

– Я видел больше оружия и пуль, чем ты за всю свою жизнь, сынок. Поеду с тобой в Очате, помогу тебе его отыскать, а потом вернусь в Имирури по местной дороге. Горы я знаю получше тебя.

Я и правда никогда не ходил по этому городу-призраку, даже толком не знал, как туда попасть. Кроме того, у дедушки было гораздо больше здравого смысла, чем у всех моих коллег и приятелей, вместе взятых, поэтому я позволил ему и дальше сопровождать меня в качестве пассажира и рванул в направлении, которое он указал мне пальцем.

– Дедушка, пообещай, что ты немедленно вернешься домой. Пообещай.

– Никаких обещаний дать тебе не могу, сынок. Даю слово. Этого хватит.

Тут он был прав. В его времена уговоры скреплялись простым рукопожатием, и он ни разу не нарушил своего слова.

Я посмотрел вперед. Передо мной простирались поля уже скошенной пшеницы, тюки соломы на обочине и какие-то обломки, мимо которых автомобиль проехал без труда. Мы преодолели около трехсот метров и увидели, что асфальт закончился. Справа виднелась развилка дороги, слева тропинка, терявшаяся в сорной траве и кустах.

– Раньше заезд был справа, – пробормотал дед.

Я послушался и оставил машину в тени последних деревьев, росших возле дороги; это был дикий орешник. Мы высадились и зашагали к башне Очате, небольшой колокольне без колокола – это было все, что осталось от старинной церкви Сан-Педро-де-Чочат. Кое-где виднелись непристойные рисунки и граффити, сатанинская пентаграмма, нарисованная краской из баллончика, и больше никаких признаков человеческого присутствия. Перед колокольней громоздились какие-то руины: должно быть, два последних жилых дома, оставшиеся от деревни. Сохранилась лишь часть передних стен без крыши; было невысоко и я заглянул во внутренний прямоугольный двор одной из развалин, но не увидел ничего, кроме густой крапивы.

– Здесь ничего нет, – сказал я, поворачиваясь к деду.

– А за теми камнями? Такое впечатление, что там виднеется алюминиевая крыша, – ответил дед, указывая на восток.

Мы подошли ближе, стараясь не шуметь, и укрылись за камнями. Перед нами был древний, почти полностью разрушенный флигель с небольшой каменной стеной, алюминиевая крыша и главное здание, также почти разрушенное, однако достаточно вместительное для нескольких жилых комнат. Два этажа, окна без стекол. Но входная железная дверь выглядела неожиданно новой, что было странно в деревне, покинутой восемьдесят лет назад.

– Пригнись, – шепнул я деду. – Смотри-ка, там что, микроавтобус?

За тополями, росшими возле реки со стороны Агийо, мне почудились очертания белого автомобиля.

Согнувшись в три погибели, мы подошли к дому. Когда до него оставалось метров десять, дедушка неожиданно выругался.

– Шшш… – прошипел я, гневно оборачиваясь.

– Черт бы побрал эту пчелу. Вот же, сучья дочь… – пробормотал дедушка, потирая ладонь.

– Пчела?

Я посмотрел и увидел жало, торчащее из ладони деда. Безумие для пчелы: вряд ли она собиралась умирать.

– Кажется, она тут не одна. До чего злые твари, – шептал дед, размахивая руками, чтобы отогнать других пчел, вьющихся у нас над головой.

«Злые пчелы… Надеюсь, в эту секунду одна из них не кусает Альбу», – взмолился я Мари, Уртци[63] и другим божествам из баскского пантеона.

– Дедушка, кажется, это тот самый дом. А сейчас тебе надо уйти. Увидимся в Вильяверде.

– Не беспокойся, я уйду. Мне тоже кажется, что это нора. Но помни одну вещь, сынок: оказавшись рядом с лисом, ты должен стать самым хитрым зверем в горах. Договорились? – раздался у меня за спиной его голос.

– Какого зверя ты имеешь в виду, дедушка? – обернулся я, не понимая.

Но рядом уже никого не было. От неожиданности я подскочил и повертел головой, но деда и след простыл.

Это было невозможно. Дед перемещался бесшумно, к тому же блуждал по этим горам почти столетие, но человек не может исчезнуть так быстро.

А если?.. А если это был вовсе не дедушка, а очередная игра разума? Или еще одна галлюцинация, вызванная зельем Эгускилора? Я вспомнил всех его предков. Если я не могу доверять тому, что вижу или слышу, будет непросто выбраться из этой передряги.

«По крайней мере, я все еще не чувствителен к рогипнолу, – подумал я. – Что ж, будем надеяться хоть на это».

Нет, на это надеяться тоже нельзя.

Жужжание очередной пчелы, собиравшейся на меня наброситься, вернуло меня в реальность.

Я достал из кобуры пистолет и подошел к дому почти вплотную, держась подальше от передней стены, где красовалась новая дверь.

Обошел здание и посмотрел на оконные проемы. Можно попытаться влезть по каменному фасаду. Раствор, соединявший камни, превратился в песок, и окна располагались всего в трех с половиной метрах от земли. Но если Марио прячется внутри и выглянет наружу, в таком положении я становлюсь беззащитным. Я посмотрел вниз и в нескольких метрах от себя различил крошечное окошко, расположенное почти вровень с землей и напоминающее те, что обычно делают в подвалах и на цокольных этажах, чтобы пропускать естественный свет. Я присел на корточки и прикинул, пролезу ли сквозь узкое отверстие. Нагнулся и, оставаясь в невидимости, сначала просунул ноги, а затем оказался внутри целиком.

Осмотревшись, я едва поверил своим глазам.

Помещение, куда я попал, представляло собой комнату. Старинный деревянный шкаф в хорошем состоянии. Кабинетный стол со множеством разложенных офисных папок и стул, с виду удобный. Рядом на полу – большой мешок, сплетенный из рафии. Я подошел ближе и увидел эгускилоры. Приоткрыв мешок, пересчитал: их было шесть. Три за каждое двойное убийство. Значит, он предполагает убить еще четверых. Двоих сорокалетних и двоих сорокапятилетних.

Я открыл шкаф. Внутри хранилась одежда мальчиков и девочек, которых он когда-то убил. Она была выглажена и развешена на вешалках аккуратно, как в бутике, размерами от нуля до XXL. Среди вещей я узнал джинсы, праздничную белую рубашку и красный платок Мартины.

Он все еще пах ее духами.

Черт.

Это была та самая одежда, которой сам он был когда-то лишен, словно все мы расплачивались за жадность его приемного отца.

Обнаружились внутри шкафа и аккуратно разложенные телефоны последних восьми жертв – разумеется, выключенные. Роскошный телефон Игнасио также вид-нелся среди прочих. Это мигом напомнило мне о судьбе близнецов. С таким буйством улик несложно было забыть о главном.

Я подошел к столу и открыл папки. Это были отчеты о Новом соборе и Атриуме, музее Современного искусства на улице Франции – важных представителях XX века. Внутри имелись списки сотрудников, часы их работы, ксерокопии бейджиков и несколько интервью с директором и сотрудниками Музея сакрального искусства, расположенного внутри Нового собора.