Но я уходил по гораздо более темной дороге и не видел зовущего меня белого света; все окутывали сумерки, а обезболивающие помогали не так ужасно страдать. Я не видел своих родителей, но очень хотел их увидеть, чтобы они познакомились со мной уже взрослым. Однако в пустыне смерти никого не было. Только я – и страшное чувство одиночества и необратимости.

Но дедушка за меня боролся. Он неплохо знал старуху с косой, они провели бок о бок почти столетие, и он позволил себе последнюю хитрость.

В тот день, когда Герман приехал в Вильяверде и упавшим голосом сообщил, что мне только что прострелили голову и я в коме, а пуля засела в мозгу, что последствия необратимы и, даже придя в себя, я до конца жизни буду овощем, дедушка опрометью кинулся в огород с корзиной в руках, чтобы набрать яблок.

Они приехали в больницу Сантьяго, и Герману, как адвокату, пришлось сделать все от себя зависящее, чтобы им разрешили войти в палату с корзиной яблок, ножом и веревкой.

Когда деда оставили со мной один на один, он раздел меня догола, разрезал яблоки на четвертинки и растер мне ими все тело, наполнив стерильную палату с трубками, проводами и мониторами терпким запахом сидра.

Затем попросил Эстибалис отвезти его назад в Вильяверде. Стояла глубокая ночь, но луна ярко освещала дорогу. Никаких фонарей нигде не было. Дома дед первым делом отправился в сад и выкопал могилу по меркам моего тела. Затем уселся на землю и терпеливо на ощупь принялся соединять четвертинки в целые яблоки. Наконец сложил их в могилу и забросал землей.

Вернувшись в дом, прикинул, что яблоки сгниют через десять дней. Земля, в которую он их закопал, была достаточно влажной.

– Сгнивайте побыстрее, у моего внука не так много времени, – наказал он яблокам, сел в машину, и Эсти отвезла его в Сантьяго.

Через десять дней я увидел под ногами тропинку, обсаженную дедовскими яблонями, и, недолго думая, зашагал по ней. В пустоте было хорошо, спокойно, тихо, там не было ни опасности, ни суеты, там царил покой. Но, увидев тропинку, я сразу понял, что должен вернуться.

28 августа, воскресенье

Когда я проснулся, дед держал меня за руку своими длинными нервными пальцами. Герман спал, согнувшись в три погибели и пристроив голову на простыне. В ногах дремала Эстибалис. Некоторое время я внимательно ее рассматривал. В моих зрачках она кружилась, как бабочка, я терпеливо дождался, пока изображение не застынет, а дымка перед глазами не рассеется.

«Кажется, я жив», – попытался я сказать, но у меня ничего не получилось.

По какой-то причине рот не подчинялся приказам сознания и не открывался. Я не мог произнести ни слова.

На мгновение меня охватила паника. А что еще не в порядке, что еще не работает? Я в ужасе пошевелил ногами: что, если меня парализовало? Но ноги шевелились, как положено. Я вздохнул с облегчением.

Дальше я, кажется, беззвучно плакал. Думаю, что плакал, хотя утверждать этого не возьмусь, я еще не контролировал свое тело. Шевельнул рукой и разбудил дремлющего деда.

Когда тот увидел, что глаза у меня открыты, он вскочил, поправил берет и сжал мою руку так, что я чуть не вскрикнул.

– Что-то долго ты возвращался, лисенок, – только и сказал он, сглотнув. Я смотрел в его почти столетние глаза и видел в них облегчение и радость. – Я принес тебе амулет с гор; может, он тебе пригодится.

Я кивнул и сжал амулет в кулаке. Крошечные острые горы кололи ладонь, но я сжал его еще сильнее, чтобы чувствовать собственную силу.

Герман тоже проснулся, уселся на кровать и крепко меня обнял.

– Не шути так больше, – прошептал он мне на ухо, омочив мой висок слезами.

Эсти метнулась ко мне и нажала кнопку у меня над головой. Зазвучал неприятный тревожный сигнал.

– Очень вовремя, Унаи. Тебя собирались отключать.

«Теперь уже не нужно», – собирался сказать я, но опять не смог произнести ни слова. Я снова ощутил панику, мы посмотрели друг на друга, и она все поняла.

– Спокойно, Унаи. Не делай лишних усилий. Врачи вообще не верили, что ты проснешься, но предупредили, что, если выйдешь из комы, могут возникнуть проблемы с речью. Пуля засела в центре Брока[65], ее сумели достать. Микрохирургия. Но теперь предстоит долгий путь выздоровления, друг.

Я смотрел на нее в ужасе. Дед и Герман сжали мне руку – так они обычно говорили, когда это требовалось, «случалось и не такое».

– Я принесла тебе это, – сказала Эсти, протягивая планшет с программой редактирования текста. – Попробуй написать то, что думаешь.

Я взял планшет, сосредоточился и попытался что-нибудь написать. А что, если у меня повреждена не только речь? Смогу ли я отвечать письменно, или от этого тоже придется отказаться?

К счастью, синапсные соединения между мозгом и пальцами сохранились.

Что с Марио, с близнецами, с Альбой? – написал я и показал планшет Эсти.

– Марио я прострелила голову, увидев, что тот стреляет в тебя. Он умер мгновенно. ДНК слюны, которую мы взяли с конвертов, соответствуют его генетическим данным. В коллекции улик, которую он собрал в Очате, также были найдены его биологические следы. Судья приказал возобновить дела о пожарах в Исаре и хостеле в Памплоне, а также пересмотреть расследование восьми преступлений, из-за которых Тасио попал в тюрьму.

А как Тасио? – написал я.

– Тасио плох, Кракен. Марио похитил его еще восьмого августа, и красный уровень обезвоживания, в котором он пребывал десять дней, сильно на нем сказался. Пару раз он был на грани сбоя в работе всех органов. Игнасио вызвал лучших специалистов в мире, но он в критическом состоянии. Зато сам Игнасио быстро поправился и сейчас вне опасности.

Я взял планшет, взглянул на клавиатуру. Надо было набрать всего пять букв, но это было непросто. Я не знал, не слишком ли я хрупок, чтобы спокойно принять известие о смерти Альбы. Возможно, именно поэтому Эстибалис ничего мне про нее пока не сказала.

– Сынок, хочу чего-нибудь съесть; могу я вас оставить ненадолго? – прервал нас дедушка.

Я кивнул, только сейчас обратив внимание на темные круги у него под глазами. Герман поцеловал меня в лоб, что выглядело весьма мелодраматично, учитывая, что мы были не одни, и отправился вместе с дедушкой. Оба явно потеряли несколько килограммов.

«Боже, что я с ними сделал», – подумал я.

Мы с Эстибалис остались одни.

Сядь рядом, обними меня, – написал я ей.

– Да, конечно. – Она вздохнула и взгромоздилась на узкую больничную койку, улеглась рядом и прильнула ко мне своим маленьким телом. Эсти спасла мне жизнь, и это не просто слова.