любила девочек, хотя и ненавидела себя. Ее суицидальные импульсы были превращены в побуждения убить детей: как продемонстрировали приготовленные ею три петли, она собиралась покончить с собой, предварительно убив их. К тому же в момент, когда ее задержали, у нее обнаружили большой запас антидепрессантов, которые она планировала принять непосредственно перед тем, как повеситься.

Это насилие, направленное на собственное тело женщины или на ее нарциссическое расширение — детей, является символическим нападением на тело матери. Для Долорес тело ее матери было связано с предательством и отказом, а ее приемная мать была неадекватной, лживой и в конечном счете жестокой: она позволила мужчинам сексуально использовать Долорес, относясь к ней с презрением и завистью. Символическое значение насилия Долорес, связанное с ее опасениями по поводу сексуальной эксплуатации и убийства ее детей ради удовлетворения взрослых, было повторением прежнего «убийства ее души». Она применила к своим детям насилие, которому, она подвергалась в своем собственном детстве, и эти мучительные страдания, как она представляла, теперь заново вернулись к ней. Ее нарциссизм, который еще до психотического расстройства проявлялся в неспособности рассматривать детей как отдельных от нее существ, проявлялся также и после преступления в ее поведении и манере держать себя. Ее нарциссическая структура личности, явно деструктивная в той степени, в которой она способствовала фатальному нападению на дочь, во время ее выздоровления, наоборот, стала выполнять защитные функции; без этой защиты от непреодолимой депрессии и вины было бы невозможно представить ее выживание. Долорес продолжала планировать свое будущее и была сосредоточена на источниках сиюминутного удовольствия, таких как новая одежда, похудение, поиск нового партнера и экспериментирование с разными прическами. Она также надеялась доказать себе, что исправилась, чтобы связаться со своей выжившей дочерью, когда девочка почувствует, что сможет навестить ее, или ее бывший партнер разрешит такой контакт. И снова она сосредоточилась на внешнем облике, на формах своего физического тела, полагая, что ей нужно быть стройной и красивой, чтобы продемонстрировать выжившей дочери свое здоровье. Уродство и деформации ее сознания были невидимы для нее.

Основной причиной окончания терапии было то, что я забеременела, на что Долорес отреагировала с удивлением, беспокойством и очевидным великодушием. Мне казалось, будто тот факт, что я ухожу в декретный отпуск, вызвал в ней невыносимо сильные страхи и исключил возможность более глубокого понимания ее собственных желаний рожать и убивать. Долорес была выписана из больницы примерно через три с половиной года. Женщина сохранила связь как со своей приемной, так и с родной матерью, и начала работать неполный рабочий день, продолжая регулярна встречаться с консультантом-психиатром. Наши последние несколько сессий она посещала в качестве амбулаторного пациента живя в общежитии под новым именем. Она предпочла не начинать психотерапию с другим человеком, заявив, будто почувствовала, что «осознала» то, что сделала. У меня осталось ощущение, что она никогда полностью не осознавала масштабов своей бессознательной ненависти к себе, своей матери и дочерям. Долорес выразила опасение, что такой уровень анализа дестабилизирует ее до такой степени, что она не сможет оставить закрытое отделение. Я считаю, что женщина пыталась также защитить меня от своей смертельной ярости, которая могла бы стать настолько сильной в переносе, что привела бы к последствиям, которые она, возможно, не смогла бы контролировать или предугадывать.

Идентификация Долорес с ее собственным замученным, брошенным и обманутым ребенком была очевидной, поскольку она описала глубокое сходство между собой как ребенком и своей младшей дочерью. Вина, которую она испытывала за ее убийство казалось, была спроецирована на меня, когда я была беременна и иногда я чувствовала, что не могу ставить ее в такую жестокую ситуацию. Сходство между нами как женщинами одинакового возраста стало столь же неоспоримо, как и различия, когда моя беременность проявила себя, и я сообщила ей, что собираюсь в декретный отпуск. Она отреагировала с чрезвычайной заботой и вниманием.

Проблемы переноса и контрпереноса

Процессы переноса, возникающие при работе с женщинами-убийцами, весьма неоднозначны и связаны с сильными эмоциями, так как терапевт может поочередно то скрываться за ложной защитной идеализацией пациента, то подвергаться яростному желанию убить его. Когда женщины убивали, то резко и безвозвратно срабатывали примитивные защиты расщепления, и атмосфера в комнате для консультаций отражала это. Время от времени как у психотерапевта, так и у пациента возникает притупление всех чувств и мыслей, которое почти невозможно побороть, как будто опасность признания чувств приводит к какому-то удушью. В других случаях возникает захватывающее чувство опасности, которое выражается в любопытстве по поводу ужасного, немыслимого события. Это любопытство может показаться пациенту своего рода навязчивым вуайеризмом, в котором ему предлагается вернуться к травматическим сценам и рассказать о них во всех подробностях. Представленные психиатрами клинические случаи могут указывать на уровень похотливого интереса или возбуждения, обнаруживаемый при работе с людьми, воплощающими в жизнь эти универсальные фантазии.

В процессе терапии могут возникнуть лежащие в основе насилия чувства депрессии, страха и ужаса, угрожая заразить как терапевта, так и пациента подавляющим чувством беспомощности. Пожалуй, самая коварная атака на мышление — это приглашение к сговору с отрицанием того, что произошло. На сеансах пассивная интонация берет управление в свои руки, поскольку пациент описывает свое преступление с расстояния, передавая ощущение, что с ним «как бы» произошло что-то вне его самого. Действительно, терапевту может быть трудно удерживать в памяти факт вспышки насилия, когда он сталкивается со спокойной депрессивной женщиной, которая может представлять себя жертвой. Возможно, это имеет место только в периоды большой уязвимости терапевта, когда воспоминания или мысли об этом становятся яркими и появляются в переносе как непосредственные угрозы психической или физической безопасности. Эти проблемы особенно актуальны, когда психотерапевт является женщиной детородного возраста, и еще более интенсивны когда терапевт сама в реальности оказывается беременной.

Личный пример в отношении только что представленного клинического материала касается моей собственной беременности, когда на сессии с Долорес я как будто поверила, что мой будущий ребенок умер внутри меня. Я чувствовала себя парализованной от страха и вряд ли могла думать, не говоря уже о том, чтобы отвечать пациенту. Я выступала как подозрительный и сомневающийся человек, задаваясь вопросом, желала ли пациентка такой смерти. Я настолько сконцентрировалась на этом страхе, что он приобрел всепоглощающий характер, и в