изменились. Их труднее было распознать, раскусить, изобличить. Но они вокруг. Затаились до времени. И ещё неизвестно, лучше ли, что запретили работать ночью после Его смерти.

Не сказать, что он на Него молился или уважал. Без Него нельзя. Это он знал точно. И не допускал споров на эту тему. Тот, кто спихнул Его, изгадил, затоптал ногами принародно, совершил худшее, нежели всё, что предписывают Ему плохого за всю Его жизнь. «Кукурузник»[63] убил не Его, он убил символ, идею и идеал. Народу необходим идеал, если режет слух, пусть будет – герой. Самое страшное для народа – развенчание героя. За этим пропасть, и не только в нравственном падении, а прежде всего в истории народа. А народ не простит. «Кукурузник» – крестьянский мужлан, неуч, не признававший ни науки, ни культуры, ни искусства, далёк был от интеллигентности и высших положений философии. Обо всём судил со своей колокольни, схватив власть, упавшую ему случайно в руки, не смог придумать ничего, кроме самого худшего: начал обливать дерьмом предшественника, чтобы возвеличить свою роль. На подобное способна лишь подлая мразь, личность, ничего не создавшая сама, всё время ползающая, как крыса, в тени вождя, а когда тот споткнулся от подставленной ножки, упал и не в силах был подняться, обложил его со всех сторон дерьмом. Но на чужих костях собственного имени не воздвигнуть, «кукурузник» не знал ни Платона, ни Макиавелли. Куда ему до европейской древности, он своего Ивана Грозного не знал и не чтил. Он – быдло. И плохо кончил, чуть не скатившись до низкого предательства. А любому государству нужен кулак, лидер – народу и толпе – пастырь. Чтобы вести за собой.

В пятьдесят шестом «кукурузник» покусился на незыблемые эти принципы, зашатался трон; недолго он плясал на Его костях, нашлись трезвые и умные головы, интеллектуалы и духом, и сердцем, настоящие культурные люди. Они-то и подняли выпавшее знамя. Повеяло родным, знакомым, привычным. Не сразу, конечно, удастся навести порядок в стране, нельзя сразу жёсткими мерами пугать толпу, особенно этих оголтелых отщепенцев, диссидентов, вшивых демократов, повылазивших из всех кухонных щелей, где они раньше шептались, прятались. Но постепенно узду, ярмо на них накинут, заткнут им поганые глотки. Не сказать, чтобы он сам был сторонником жёстких мер, если прикинуть, он больше склонялся к умеренным. Его взбудоражил и восхитил Юрий Владимирович с первых же дней, как возглавил учреждение. Талантлив был его ход, когда в шестьдесят седьмом году он ошарашил беспечное ЦК историческим донесением об антиобщественных выступлениях фрондирующей молодёжи[64]. Там, в легкомысленном гнезде наверху, впервые всерьёз задумались о том, что породил «кукурузник», что зреет помимо его помыслов гнилая зараза внутри общества. «Поганые зародыши инакомыслия», – так для себя самого окрестил он это явление. Андропов едва не запоздал, по стране уже запестрели листовки и призывы антисоветчиков, именуемые «хрониками»[65]! Вот что значит не знать высшей науки управления государством, наплевать на философию древних мудрецов. Брошенное в жаждущую почву зерно моментально даёт ростки, а почва была и при Нём, но Он её уничтожал немилосердно и не мудрствуя лукаво. Метод «нет человека – нет проблемы» не так плох, а в современных условиях просто незаменим, только следует знать, как им умело пользоваться. Теперь взялись оттачивать это искусство. Не опоздать бы.

В Москве, при назначении, Веневицианова водили по разным кабинетам, но заглянул ему в глаза так, что его проняло, лишь один человек. Это был Юрий Владимирович. И он благодарен судьбе, что они встретились. То, что Андропов успел ему сказать, и что удалось, он полагает, ему понять, заставило его провести потом не одну бессонную ночь над размышлениями. Он ожил, когда вник. Его идеи совпали с тем, что он понял. Такие люди, как он, нужны Андропову и государству, а вместе они ещё попробуют вдохнуть жизнь в затухающее пламя костра, пылавшего когда-то у ног Их идеала.

– Пятое управление, которое мы создали, – это пятая колонна, – сверля его пронзительными зрачками глаз сквозь тонкие линзы очков в золотой оправе, говорил Председатель.

Тонкие губы его, казалось, сжались в презрительной, жестокой улыбке, которую он адресовал всем своим нынешним и будущим противникам.

– Всем остриём этого уникального тонкого инструмента мы врежемся в опухоль, именуемую инакомыслием, и вскроем в назидание всему миру опасный и вредный гнойник. Мы уничтожим этих двуличных клоунов и пиитов, рядящихся под голоса народа, мы изобличим их в западном подражательстве и покажем подлинную их антинародную сущность. Ваша задача в области быстро создать такой безжалостный, неотразимо несущий кару нож. Нам не всё можно. Запомните несколько «нельзя», которые сейчас я вам назову. И главное из них – нельзя перегибать палку. К сталинизму возврата нет.

Тогда его покоробило невольно от этих слов и, видимо, отразилось на лице. Андропов мгновенно заметил, пристально поизучал его лицо и жёстко повторил:

– Я назвал его имя. Да. Нам не по пути с усатым. Методы его не так уж были и плохи. Но то было его время. Он не боялся открыто уничтожать врагов. И даже не гнушался устраивать показательные судебные процессы: Бухарин и Пятаков, Зиновьев и Каменев. Они враги, но что он выиграл? Заработал чёрное имя палача в мировой истории. Ему не отмыться никогда. Придёт время, поверьте мне, и его имя будут проклинать вместе с Адольфом Гитлером.

– Что! – Он дёрнулся и едва не вскочил на ноги от возмущения, такого оскорбления он не простил бы и самому Председателю.

– Спокойствие, Павел Сергеевич, – остановил тот его властным жестом руки, сверкнув золотой оправой, презрительная улыбка появилась на его губах. – Это будет. Они уже вошли в историю вместе. И теперь рядом будут навсегда, потому что их детище – фашизм. А этого человечество не простит никогда и никому. Ни на Западе, ни на Востоке, ни у нас. Догадываетесь, какая разница?

Не дождавшись от него, ошалевшего, никакого ответа, ответил сам:

– Это преступление против естественной сущности человека, самой его природы, которой суждено быть вечно. Фашиствующие и капитализм, и социализм – не противники. Они единомышленники.

Они помолчали.

– Нам не нужды человеконенавистнические афиши. Мы должны научиться убирать своих врагов бесследно, бесшумно и беспощадно. После них – чистое поле. Их судьба – пропасть без имени и возврата, кануть в бездну, в пропасть вечности без славы и памяти. Человек был и исчез.

Председатель положил белую свою руку на крышку стола. Она хорошо смотрелась на полированной поверхности. Бледные бескровные тонкие пальцы интеллигента сжались, притиснулись друг к другу до синевы и в миг распластались