При таких обстоятельствах дело приняло еще больший размах, чем раньше, хотя Византийское правительство пыталось сделать все, чтобы спор Паламы с Калабрийцем не затронул вопросов вероучения. Все еще оставалась надежда, что дело сведется к личным разногласиям, и к чести св. Григория Паламы, он делал все от себя зависящее, чтобы примириться с Варлаамом. Но тот уже решился на шаг, после которого никакое отступление стало невозможным.

Калабриец представил патриарху и членам Синода свой трактат «Против мессалиан» и потребовал рассмотреть этот вопрос на специально созванном Соборе с обязательным участием императора Андроника III Младшего. Для подкрепления своей позиции он обвинил св. Григория Паламу и Афонских монахов в том, что, издав «Святогорский Томос», они нанесли урон патриаршей чести, а, следовательно, автор документа заслуживает церковного суда.

К богословскому диспуту оказались причастными и высшие политические фигуры. Императрица Анна Савойская заняла сторону св. Григория Паламы и потребовала от патриарха Иоанна Калеки, чтобы тот дождался возвращения ее мужа. Она была уверена, что Святитель сможет оправдаться от ложных обвинений, если дебаты будут честными. Но Варлаам также не сидел сложа руки. В отсутствие василевса он заручился поддержкой многих влиятельных лиц. Скорее всего, даже сейчас император и великий доместик в целом были на его стороне и симпатизировали его взглядам, хотя сами не вмешивались в спор.

Под давлением Варлаама Синод направил послание властям Фессалоники с требованием доставить св. Григория Паламу на Собор в Константинополь в административном порядке. Но Григорий Акиндин, вновь попытавшийся найти компромисс, без труда доказал патриарху, что вызов, сделанный в такой форме, уже предполагает виновность Паламы и предопределяет результат диспута. Срочно в адрес лично Паламы ушло второе письмо, в котором его приглашали на Собор. Святитель немедленно отправился в столицу в сопровождении трех лучших своих друзей – Марка, Исидора и Дорофея. Попутно он написал письмо Давиду Дисипату и просил того тоже приехать в Константинополь. Кроме того, у него уже была дописана последняя часть «Триады в защиту священнобезмолвствующих», которую он хотел использовать для опровержения Варлаама.

Спор подходил к своему пику, и причина этому заключалась не только в личности Калабрийца и его бестактном отношении к афонитам и лично к св. Григорию Паламе. Следует сказать, что ходячее мнение, будто «варлаамиз» представлял собой чуждое византийскому богословию и привносное явление, несостоятельно. Односторонность этого взгляда опровергает тот простой факт, что самая сильная и напряженная борьба между сторонниками Варлаама и Паламы наступит именно тогда, когда сам Варлаам уже уйдет со сцены.

Кроме того, следует учесть, что к июньскому Собору 1341 г. обе партии подошли еще далеко не во всеоружии доказательства своих учений. Каждая из партий поразному толковала некоторые логические положения и расходилась также с оппонентом в способе заключений из логических посылок, принимаемых обеими сторонами. В результате осталось много заблуждений, в целом неясного, ошибочного характера, если мы говорим об обвинениях, и т.п. Примечательно, что один из пунктов обвинения Варлаама – а их всего было 19 – звучит как «увлечение Паламой аристотелевским учением (!) о безначальности и бесконечности мира». Сам св. Григорий обвинял противника в измене церковному учению и множестве вытекающих отсюда ересей[756].

«Бывает и невинное незнание, и позорное знание, – справедливо писал св. Григорий. – Если человек может найти и познать свое богоподобие с помощью внешней науки, якобы перестраивающей человека к лучшему и изгоняющей из души мрак незнания, то эллинские мудрецы окажутся более богоподобными и лучшими боговидцами, чем жившие до Закона отцы и после закона пророки, большинство которых было призвано к божественному достоинству от самой простой жизни. Но где же в пустыни обучение суетной, а по словам этих людей, спасительной философии? Где толстые книги, где люди, всю жизнь корпящие над ними и склоняющие к тому других? А, с другой стороны, где в этих книгах правила отшельнической и девственной жизни, где повесть о борениях и подвигах, которая побуждала бы читателя к подражанию»[757].

Святой Григорий и его товарищи прибыли одновременно с императором Андроником III в Константинополь весной 1341 г., чем в известной степени подстраховались от неожиданностей. Тем не менее положение дел в столице сложилось не очень благоприятно для них. К тому времени Варлаам приобрел уже множество сторонников среди светских и духовных лиц и практически ежедневно устраивал шумные заочные опровержения взглядов Паламы на улицах столицы. Андроник III Палеолог, в детстве хорошо знавший св. Григория и испытывавший к нему глубокое уважение, постарался примирить Варлаама и Святителя посредством переговоров. Когда же это не удалось, он попросту запретил Варлааму обвинять Паламу в ереси, чтобы таким образом избежать спора о вероучении.

Наконец намеченное мероприятие состоялось 10 июня в храме Святой Софии и длилось всего один день. Необходимо подчеркнуть, что это был именно настоящий Собор, а не обычное синодальное заседание: прения были публичными, при этом Андроник III Палеолог председательствовал лично, окруженный сенаторами и «Вселенскими судьями», не считая присутствовавших епископов, архимандритов и игуменов. Вначале царь, опасаясь за судьбу Паламы и не желавший конфликта, попытался убедить стороны подписаться под подготовленным по его приказу соглашением. Согласно этому документу, Варлаам признавался, что чтото недопонял в исихастской практике Афонского монашества, и, следовательно, дело заключается в личной обиде, которая легко устранима.

Однако Варлаам упорно стоял на своем и начал обвинительную речь. Впрочем, едва Калабриец коснулся вопроса о вероучении, как патриарх прервал его, заметив, что по святым канонам только епископам предоставлено право толковать догматы. Нетрудно догадаться, что этот ход был подсказан ему царем – уж очень он перекликался с предыдущими инициативами императора[758]. Тогда Варлаам перешел к конкретным претензиям: «Фаворский свет», «Иисусова молитва» и т.д.

Вызвали на заседание Собора св. Григория и остальных монахов. Палама обстоятельно рассказал предысторию спора, в ходе которого неоднократно пытался примириться с оппонентом. Затем Святитель поведал, что, вынужденный защищаться, основывал свои трактаты на учении Святых Отцов, а не силлогизмах и геометрических построениях, как это делает Варлаам. И привел конкретные доводы.

«Когда людей, просто невысоко ценящих пользу внешних наук по сравнению с пользой, которую уже теперь имеют и которую надеются получить от Евангелия живущие по нему, философ так необузданно бранит, то всякий скажет, что он одержим страстью к наукам и чрезмерной наклонностью к познанию. Философ, видимо, обиделся, что его науки не удостоились высокой чести, тем более что сам тоже хотел ее удостоиться, ради чего и назвался философом, званием, которое осталось у него единственной наградой за труды всей жизни. Но каким надо быть, чтобы пойти против нашего разумного, а вернее духовного служения, т.е. против молитвы и против тех, кто, ценя ее выше всего, в безмолвии несуетно посвящает ей всю жизнь?»[759]