Затем Святитель привел простой пример. Предположим, какойнибудь огородник придет к Варлааму и попросит того посвятить себя в искусство философии Платона. Конечно, эта просьба покажется наивной и легкомысленной, поскольку человек явно не готов к таким занятиям. Но и исихия, т.е. равноангельское житие, открывается только подвижникам, с которыми философу и следует вести беседу. Увы, Калабриец оставался глух к увещеваниям[751].

Акиндину Варлаам отправил письмо, в котором проявилось все его негодование по поводу увиденного: «Они посвятили меня в свои чудовищные и абсурдные верования, описывать которые унизительно для человека, обладающего хоть какимто интеллектом или малейшей каплей здравого смысла, – верования, являющиеся следствием ошибочных убеждений и пылкого воображения. Они сообщили мне об удивительном разлучении и воссоединении разума и души, о связи души с демоном, о различии между красным и белым светом, о разумных выходах и входах, производимых ноздрями при дыхании, о заслонах вокруг пупа и, наконец, о видении душой нашего Господа, каковое видение осязаемым образом и в полной уверенности происходит внутри пупа»[752].

Святитель принял вызов и быстро подготовил ответ. Акиндину он написал, что дружба – не выше истины и потому не может принять его снисходительности к доказательствам Калабрийца. А сам Варлаам получил от Паламы большой трактат против Аристотеля, Платона и античных греческих философов, авторитетом которых Калабриец громил Фому Аквината. Не дожидаясь ответа Варлаама, св. Григорий Палама написал второй трактат на ту же тему.

Глубокий поклонник Платона, Варлаам возмутился, услышав, что человеческое тело способно принимать участие в молитве и ощущать действие Божией благодати. Калабриец составил трактаты для ограниченного круга лиц, в которых довольно грубо называл монахов «людьми, чья душа находится в пупе». В 1338 г. он отправился в Константинополь, где в публичном выступлении отождествил исихастов с богомилами или «мессалианами» – одной из ветвей богомильской ереси, и подал на них жалобу столичному патриарху и Синоду.

Однако Константинопольский патриарх Иоанн Калека официально отверг ее и пригрозил Варлааму наказанием, если тот не оставит монахов в покое. Конечно, архиерей прекрасно знал, что Варлаам пользуется серьезной поддержкой у царя и при дворе, но и Афонские монахи не относились к категории лиц, которых можно было безнаказанно обижать. А потому самым правильным было бы сделать вид, будто никакого конфликта не существует. Как полагают, такая мягкая реакция патриарха в значительной степени была подготовлена Акиндином, который сумел убедить архиерея, что никаких оснований обвинять Паламу в двоебожии нет. Он даже привлек для защиты друга известного богослова Давида Дисипата (?—1347/54), отшельника Парория, где некогда св. Григорий Синаит (1268—1346) основал пустынь. Но тут же оговорился, что далеко не во всем разделяет мнение св. Григория[753].

Но Калабрийца «занесло» – вернувшись в Фессалонику, он возобновил свои нападки на монахов. Впрочем, звезда Варлаама постепенно закатывалась. Его дипломатическая миссия к Римскому папе Бенедикту XII в 1339 г. завершилась неудачно. При встрече с чрезмерно заносчивым философом понтифик без долгих слов заявил, что если грекам ничего не известно об исхождении Святого Духа, то они, латиняне, давно знают о Нем. Следовательно, византийцам нужно лишь признать свои ошибки в вопросе о Filioque и присоединиться к Римской церкви. Понятно, что бесславное возвращение Варлаама из Авиньона охладило к нему отношение со стороны императора и великого доместика. Ситуацию усугубила не прекращавшаяся ненависть Калабрийца к монахам, против которых он составил целый трактат «Против мессалиан».

В ответ Афонские монахи решили призвать св. Григория Паламу, чтобы тот защитил их от новых обвинений Калабрийца. Святитель прибыл в Фессалонику и провел 3 года неподалеку от своей пустыни, находящейся под началом его друга Исидора. При многочисленных встречах он пытался полюбовно наладить отношения с Варлаамом, но тщетно. Не найдя сочувствия своим попыткам, Святитель написал первую «Триаду» – три трактата, призванные защитить исихастов. Трактаты были написаны в форме ответов на вопросы, которые задают ему монахи. Примечательно, что Варлаам ни разу в них не упоминается[754].

Акиндин находился в это время в Константинополе. Пребывая в непосредственном окружении патриарха, он попрежнему пытался играть роль примирителя, но с некоторыми коррективами: теперь Акиндин взял под защиту не Варлаама, с которым, однако, не прекратил общения, а Афонских монахов. Сохранились четыре письма, посланных Григорием Акиндином Варлааму в 1340—1341 гг., и во всех них Акиндин советует Калабрийцу быть умереннее и не нападать на исихастов. Но Варлаам не пожелал идти ни на какие уступки. Он соглашался разве что умерить резкость своих выражений – в частности, убрать обидное прозвище «пуподушники», которым сам же и «окрестил» Афонских монахов. Естественно, своего мнения он не поменял.

Варлаам не хотел слушать никаких увещеваний Григория Акиндина. А тот, испугавшись масштаба разгоравшегося спора, начал уже сам упрекать Калабрийца за то, что тот напал на духовные традиции, издавна проверенные монашеским преданием. Действительно, для чего нужно было уничижать Иисусову молитву, связанную с дыханием, положением тела, и придающую особое значение сердцу при молитве? В ответ Варлаам обвинил Акиндина в том, что тот по дружбе к своему бывшему афонскому учителю разделил заблуждения Паламы. После этого Акиндин «умыл руки» и заявил о своем несогласии с обеими сторонами в споре.

Тем временем Святитель опять отправился на Афон, где получил одобрение со стороны местных старцев составленному им «Святогорскому Томосу». Обнародование этого документа имело огромное влияние на исход полемики, поскольку сторонники Варлаама оказались исключенными из общения в Евхаристии епископом Иерисским, поместным архиереем Афона, что придавало заявлению монахов статус официального мнения Церкви.

Под Томосом подписались многие знаменитые монахи, включая будущего Константинопольского патриарха Филофея, а также игуменов Сербского монастыря Хиландара, Иверского монастыря и сирийских иноков. Чтобы подкрепить догматически живой опыт веры, Святитель выдвинул учение о вечно сияющих и таинственно льющихся из Божественной сущности энергиях, к которым человека приближает молитва и через которые он может приобщиться к Богу. Палама называл это «Фаворским светом» и доказывал, что приобщение к Богу истинно тогда, когда охватывает не только ум, но душу и все тело[755].